Много уже написано о Достоевском и много высказано о нем истин, которые успели сделаться почти банальными. Я имею в виду не старую русскую критику, типическим образцом которой может служить статья Н. К. Михайловского «Жестокий талант». Для публицистической критики этого типа Достоевский был совершенно недоступен, у нее не было ключа к раскрытию тайн его творчества. Но о Достоевском писали люди другого духовного склада, более ему родственного, другого поколения, всматривавшегося в духовные дали: Вл. Соловьев, Розанов, Мережковский, Волынский, Л. Шестов, Булгаков, Волжский, Вяч. Иванов. Все эти писатели по-своему пытались подойти к Достоевскому и раскрыть в нем глубину. В творчестве его видели величайшие откровения, борьбу Христа и антихриста, божественных и демонских начал, раскрытие мистической природы русского народа, своеобразного русского православия и русского смирения. Мыслители религиозного направления существенное содержание всего творчества Достоевского видели в особенных откровениях о Христе, о бессмертии и о богоносности русского народа и особенное значение придавали его идеологии. Для других Достоевский прежде всего психолог, раскрывавший подпольную психологию. Все это было у Достоевского. Он был необычайно богат, от него идет много линий, и каждый может пользоваться им для своих целей. К загадке Достоевского можно подходить с разных сторон. И я хочу подойти к этой загадке с той стороны, с которой недостаточно подходили к ней. Не думаю, чтобы то религиозное истолкование Достоевского, которое сделалось у нас господствующим, улавливало самое главное в нем, ту центральную тему его, с которой связан его пафос. Нельзя на ограниченном пространстве статьи охватить всего Достоевского, но можно наметить одну его тему, которая представляется мне центральной и из которой объясняется он весь.

У Достоевского было одному ему присущее, небывалое отношение к человеку и его судьбе – вот где нужно искать его пафос, вот с чем связана единственность его творческого типа. У Достоевского ничего и нет кроме человека, все раскрывается лишь в нем, все подчинено лишь ему. Еще близкий ему Н. Страхов заметил: «Все внимание его было устремлено на людей, и он схватывал только их природу и характер. Его интересовали люди, исключительно люди, с их душевным складом, с образом их жизни, их чувств и мыслей». В поездке за границу «Достоевского не занимала особенно ни природа, ни исторические памятники, ни произведения искусства». Это подтверждается всем творчеством Достоевского. Такой исключительной поглощенности темой о человеке ни у кого никогда не было. И ни у кого не было такой гениальности в раскрытии тайн человеческой природы. Достоевский, прежде всего, великий антрополог, исследователь человеческой природы, ее глубин и ее тайн. Все его творчество – антропологические опыты и эксперименты. Достоевский – не художник-реалист, а экспериментатор, создатель опытной метафизики человеческой природы. Все художество Достоевского есть лишь метод антропологических изысканий и открытий. Он не только ниже Толстого как художник, но он и не может быть назван в строгом смысле этого слова художником. То, что пишет Достоевский, – и не романы, и не трагедии, и никакая форма художественного творчества. Это, конечно, какое-то великое художество, целиком захватывающее, вовлекающее в свой особый мир, действующее магически. Но к этому художеству нельзя подходить с обычными критериями и требованиями. Нет ничего легче, как открыть в романах Достоевского художественные недостатки. В нем нет художественного катарсиса, они мучительны, они всегда переступают пределы искусства. Фабулы романов Достоевского неправдоподобны, лица нереальны, столкновение всех действующих лиц в одном месте и в одно время – всегда невозможная натяжка, слишком многое притянуто для целей антропологического эксперимента, все герои говорят одним языком, временами очень вульгарным, некоторые места напоминают уголовные романы невысокого качества. И лишь по недоразумению фабулы этих романов-трагедий могли казаться реалистическими. В этих романах нет ничего эпического, нет изображения быта, нет объективного изображения человеческой и природной жизни. Романы Толстого, самые, быть может, совершенные из всех когда-либо написанных, дают такое ощущение, как будто бы сама космическая жизнь их раскрыла, сама душа мира их написала. У Достоевского нельзя найти таких, вырванных из жизни, реальных людей в плоти и крови. Все герои Достоевского – он сам, различная сторона его собственного духа. Сложная фабула его романов есть раскрытие человека в разных аспектах, с разных сторон. Он открывает и изображает вечные стихии человеческого духа. В глубине человеческой природы он раскрывает Бога и дьявола и бесконечные миры, но всегда раскрывает через человека и из какого-то исступленного интереса к человеку. У Достоевского нет природы, нет космической жизни, нет вещей и предметов, все заслонено человеком и бесконечным человеческим миром, все заключено в человеке. В человеке же действуют исступленные, экстатические, вихревые стихии. Достоевский завлекает, затягивает в какую-то огненную атмосферу. И все делается пресным после того, как побываешь в царстве Достоевского, – он убивает вкус к чтению других писателей. Художество Достоевского совсем особого рода. Он производит свои антропологические исследования через художество, вовлекающее в самую таинственную глубину человеческой природы. В глубину эту всегда вовлекает исступленный, экстатический вихрь. Вихрь этот есть метод антропологических открытий. Все написанное Достоевским и есть вихревая антропология, там открывается все в экстатически-огненной атмосфере. Достоевский открывает новую мистическую науку о человеке. Доступ к этой науке возможен лишь для тех, которые будут вовлечены в вихрь. Это есть путь посвящения в тайноведение Достоевского. В науке этой и в ее методах нет ничего статического, все – динамично, все – в движении, нет ничего застывшего, окаменевшего, остановившегося, это – поток раскаленной лавы. Все страстно, все исступленно в антропологии Достоевского, все выводит за грани и пределы. Достоевскому дано было познать человека в его страстном, буйном, исступленном движении. И нет благообразия в раскрываемых Достоевским человеческих лицах, толстовского благообразия, всегда улавливающего момент статический.

В романах Достоевского нет ничего, кроме человека и человеческих отношений. Это должно быть ясно для всякого, кто вчитывался в эти захватывающие дух антропологические трактаты. Все герои Достоевского только и делают, что ходят друг к другу, разговаривают друг с другом, вовлекаются в притягивающую бездну трагических человеческих судеб. Единственное серьезное жизненное дело людей Достоевского есть их взаимоотношения, их страстные притяжения и отталкивания. Никакого другого «дела», никакого другого жизненного строительства в этом огромном и бесконечно разнообразном человеческом царстве найти нельзя. Всегда образуется какой-нибудь человеческий центр, какая-нибудь центральная человеческая страсть, и все вращается, кружится вокруг этой оси. Образуется вихрь страстных человеческих соотношений, и в этот вихрь вовлекаются все, все в исступлении каком-то вертятся. Вихрь страстной, огненной человеческой природы влечет в таинственную, загадочную, бездонную глубину этой природы. Там раскрывает Достоевский человеческую бесконечность, бездонность человеческой природы. Но и в самой глубине, на самом дне, в бездне остается человек, не исчезает его образ и лик. Возьмем любой из романов Достоевского. В каждом из них раскрывается страстное, идущее в неизъяснимую глубь человеческое царство, которым все исчерпывается. В человеке раскрывается бесконечность и бездонность, но ничего нет, кроме человека, ничто не интересно, кроме человеческого. Вот «Подросток», одно из самых гениальных и недостаточно еще оцененных творений Достоевского. Все вращается вокруг образа Версилова, все насыщено страстным к нему отношением, человеческим притяжением и отталкиванием от него. Рассказ ведется от подростка, незаконного сына Версилова. Никто не занимается никаким делом, никто не имеет прочного органического места в бытовом строе жизни, все выбиты из колеи, из путей жизнеустроения, все в истерике и исступлении. И все-таки чувствуется, что все делают какое-то огромное дело, бесконечно серьезное, решают очень важные задачи. Что же это за дела, что это за задачи? О чем хлопочет подросток с утра до вечера, куда спешит, почему не имеет ни минуты передышки и отдыха? В обычном смысле слова подросток – совершенный бездельник, как и его отец Версилов, как и почти все действующие лица в романах Достоевского. И все-таки Достоевский дает чувство того, что делается важное, серьезное, божеское дело. Человек для Достоевского выше всякого дела, он сам и есть дело. Поставлена жизненная загадка о Версилове, о человеке, о его судьбе, о божественном образе в нем. Разрешение этой загадки есть великое дело, величайшее из дел. Подросток хочет раскрыть тайну Версилова. Тайна эта скрыта в глубине человека. Все чувствуют значительность Версилова, все поражены противоречиями его природы, всем бросается в глаза что-то глубоко иррациональное в его характере и в его жизни. Загадка сложного, противоречивого, иррационального характера Версилова, с его странной судьбой, загадка необыкновенного человека есть для него загадка о человеке вообще. Вся сложная фабула, сложная интрига романа есть лишь способ раскрытия человека Версилова, открытия о сложной человеческой природе, об антиномических ее страстях. Тайна природы человеческой всего более раскрывается в отношениях мужчины и женщины. И вот о любви удалось Достоевскому открыть что-то небывалое в русской и всемирной литературе, у него была огненная мысль о любви. Любовь Версилова к Катерине Николаевне вовлекает в стихию такой огненной страсти, какой нигде и никогда не бывало. Эта огненная страсть схоронена под внешним обличием спокойствия. Временами кажется, что Версилов – потухший вулкан. Но тем острее врезывается в нас образ версиловской любви. Достоевский вскрывает противоречие, полярность и антиномичность в самой природе огненной страсти. Самая сильная любовь неосуществима на земле, она безнадежна, безысходно трагична, она рождает смерть и истребление. Достоевский не любит брать человека в устойчивом строе этого мира. Он всегда показывает нам человека в безысходном трагизме, в противоречиях, идущих до самой глубины. Таков высший тип человека, явленный Достоевским.

В «Идиоте», быть может, художественно самом совершенном творении Достоевского, все также исчерпывается миром огненных человеческих отношений. Князь Мышкин приезжает в Петербург и сразу же попадает в раскаленную, экстатическую атмосферу людских отношений, которая его целиком захватывает и в которую он сам вносит свои тихие экстазы, вызывающие бурные вихри. Образ Мышкина – настоящее откровение христианского дионисизма. Мышкин ничего не делает, как и все герои Достоевского, он не занят строительством жизни. Огромная и сердечная жизненная задача, которая предстала перед ним, когда он попал в вихрь человеческих отношений, – это вещее проникновение в судьбу всякого человека, и прежде всего двух женщин – Настасий Филипповны и Аглаи. В «Подростке» все заняты одним человеком – Версиловым. В «Идиоте» один человек – Мышкин – занят всеми. И там и здесь исключительная погруженность в разгадывание человеческих судеб. Антиномическая, двоящаяся природа человеческой любви раскрывается в «Идиоте» до самой глубины. Мышкин любит разной любовью и Настасию Филипповну и Аглаю, и любовь эта не может привести ни к каким осуществлениям. Сразу же чувствуется, что любовь к Настасье Филипповне бесконечно трагична и влечет к гибели. И Достоевский раскрывает тут природу человеческой любви и судьбу ее в этом мире. Это – не частное и случайное повествование, а антропологическое знание, полученное через экстатическое погружение человека в огненную, раскаленную атмосферу, выявляющую глубину. Страстная, огненная связь существует между Мышкиным и Рогожиным. Достоевский понял, что любовь к одной женщине не только разъединяет людей, но и соединяет их, сковывает. По-другому, в других тонах эта связанность, скованность изображена в «Вечном муже», одном из гениальнейших произведений Достоевского. В «Идиоте» очень ясно видно, что Достоевского совершенно не интересовал объективный строй жизни, природной и общественной, не интересовал эпический быт, статика жизненных форм, достижения и ценности жизнеустроения, семейного, общественного, культурного. Его интересовали лишь гениальные эксперименты над человеческой природой. Все остается у него в глубине, не в том плане, где строится выявленная жизнь, а в совершенно ином измерении.

В «Бесах» все сосредоточено вокруг Ставрогина, как в «Подростке» вокруг Версилова. Определить отношение к Ставрогину, разгадать его характер и его судьбу есть единственное жизненное дело, вокруг которого сосредоточивается действие. Все тянется к нему, как к солнцу, все исходит от него и к нему возвращается, все есть лишь его судьба, его эманация, выделившееся из него беснование. Судьба человека, истощившего свои силы в безмерности своих стремлений, – вот тема «Бесов». То лицо, от которого ведется рассказ, исключительно поглощено миром человеческих страстей и человеческого беснования, круговращающегося вокруг Ставрогина. И в «Бесах» нет никакого достижения ценностей, никакого строительства, нет никакой органически осуществляемой жизни. Все та же загадка о человеке и страстная жажда разгадать ее. Нас вовлекают в огненный поток, и в потоке этом расплавляются и сгорают все застывшие оболочки, все устойчивые формы, все охлажденные и установившиеся бытовые уклады, мешающие откровению о человеке, о его глубине, о его идущих в самую глубь противоречиях. Глубина человека всегда оказывается у Достоевского невыраженной, невыявленной, неосуществленной и неосуществимой до конца. Раскрытие глубины человека всегда влечет к катастрофе, за грани и пределы благообразной жизни этого мира. В «Преступлении и наказании» нет ничего, кроме раскрытия внутренней жизни человека, его экспериментирования над собственной природой и природой человеческой вообще, кроме исследования всех возможностей и невозможностей, заложенных в человеке. Но антропологическое исследование в «Преступлении и наказании» ведется иначе, чем в других романах, в нем нет такой напряженной страстности человеческих отношений, нет такого раскрытия единого человеческого лица через человеческую множественность. Более всех произведений Достоевского «Преступление и наказание» напоминает опыт новой науки о человеке.

«Братья Карамазовы» – самое богатое по содержанию, обильное гениальными мыслями, хотя и не самое совершенное произведение Достоевского. Тут опять проблема о человеке ставится в страстной и напряженной атмосфере человеческой множественности. Алеша – наименее удавшийся из образов Достоевского – видит единственное свое жизненное дело в активных отношениях к братьям Ивану и Дмитрию, к связанным с ними женщинам Грушеньке и Катерине Ивановне, к детворе. И он не занят жизнеустроением. Вовлеченный в вихрь человеческих страстей, он ходит то к одному, то к другому, пытается разгадать человеческую загадку. Более всего приковывает его загадка брата Ивана. Иван – мировая загадка, проблема человека вообще. И все, что связано у Достоевского с Иваном Карамазовым, есть глубокая метафизика человека. Соучастие Ивана Карамазова в убийстве, совершенном Смердяковым, – этой другой его половиной, угрызения совести Ивана, разговор с чертом – все это антропологический эксперимент, исследование возможностей и невозможностей человеческой природы, ее с трудом уловимых, тончайших переживаний, внутреннего убийства. По излюбленному приему Достоевского, Митя ставится между двумя женщинами, и любовь Мити влечет к гибели. Ничто не может быть осуществлено во внешнем строе жизни, все возможности уходят в бесконечную, неизъяснимую глубину. Осуществленной благообразной жизни Алеши Достоевский так и не показал, да она и не очень нужна была для его антропологических изысканий. Положительное благообразие дается в форме поучений старца Зосимы, которого не случайно Достоевский заставил умереть в самом начале романа. Дальнейшее его существование лишь помешало бы раскрытию всех противоречий и полярностей человеческой природы. Все основные романы Достоевского говорят о том, что интересует его лишь человек и человеческие отношения, что он лишь исследует человеческую природу художественно-экспериментальным методом, им самим открытым, и открывает все противоречия человеческой природы, погружая ее в огненную и экстатическую атмосферу.

Достоевский – дионисичен и экстатичен. В нем нет ничего аполлонического, нет умеряющей и вводящей в пределы формы. Он во всем безмерен, он всегда в исступлении, в творчестве его разрываются все грани. И величайшее своеобразие Достоевского нужно видеть в том, что в дионисическом экстазе и исступлении никогда у него не исчезает человек и в самой глубине экстатического опыта сохраняется образ человека, лик человеческий не растерзан, принцип человеческой индивидуальности остается до самого дна бытия. Человек – не периферия бытия, как у многих мистиков и метафизиков, не преходящее явление, а самая глубина бытия, уходящая в недра божественной жизни. В древнем дионисическом экстазе снимался принцип человеческой индивидуации и совершалось погружение в безликое единство. Экстаз был путем угашения всякого множества в единстве. Дионисическая стихия была внечеловечна и безлична. Не таков Достоевский. Он глубоко отличается от всех тех мистиков, у которых в экстазе исчезает лик человека и все умирает в божественном единстве. Достоевский в экстазе и исступлениях до конца остается христианином, потому что у него до конца остается человек, его лик. Глубока противоположность его германскому идеалистическому монизму, который всегда представляет собой ересь монофизитскую, отрицание самостоятельности человеческой природы и ее поглощение природой божественной. Достоевский совсем не монист, он до конца признает множественность ликов, плюральность и сложность бытия. Ему свойственно какое-то исступленное чувство человеческой личности и вечной, неистребимой судьбы ее. Человеческая личность никогда у него не умирает в Божестве, в божественном единстве. Он всегда ведет процесс с Богом о судьбе человеческой личности, ничего не хочет уступить в этой судьбе. Он экстатически чувствует и переживает человека, а не только Бога. Он вечно сгорает от жажды человеческого бессмертия. И скорее согласится на страшный кошмар Свидригайлова о вечной жизни в низкой комнате с пауками, чем на исчезновение человека в безликом монизме. Лучше ад для человеческой личности, чем безличное и бесчеловеческое блаженство. Диалектика о слезинке ребенка, из-за которой мир отвергается, хотя и вложена в уста атеиста Ивана Карамазова, все же принадлежит творческому воображению самого Достоевского. Он всегда является адвокатом человека, предстателем за судьбу его.

Как глубоко различие между Достоевским и Толстым! У Толстого тонет человеческий лик в органической стихии. Множественность у него лишь бытовая, лишь в явлениях органического строя жизни. Как художник и как мыслитель, Толстой – монист. Безликость, круглость Платона Каратаева для него высшее достижение. Человек не идет у него в самую глубь, он – лишь явление периферии бытия. Толстого не мучит вопрос о человеке, его мучит лишь вопрос о Боге. Для Достоевского же вопрос о Боге связан с вопросом о человеке. Толстой более теолог, чем Достоевский. Весь Раскольников и весь Иван Карамазов есть мучительный вопрос о человеке, о границах, поставленных человеку. И даже когда Мышкин погружается в тихое безумие, остается уверенность, что лик человеческий не исчезнет в божественном экстазе. Достоевский открывает нам экстазы человека, его вихревые движения, но никогда и нигде человек не проваливается у него в космическую безмерность, как, например, в творчестве А. Белого. Экстаз всегда есть лишь движение в глубь человека. Исключительный интерес Достоевского к преступлению был чисто антропологическим интересом. Это – интерес к пределам и окраинам человеческой природы. Но и в преступлении, которое у Достоевского всегда есть исступление, человек не погибает и не исчезает, а утверждается и возрождается.

Необходимо подчеркнуть еще одну особенность Достоевского. Он необыкновенно, дьявольски умен, острота его мысли необычайна, диалектика его страшно сильна. Достоевский – великий мыслитель в своем художественном творчестве, он прежде всего художник мысли. Из великих художников мира по силе ума с ним может быть отчасти сопоставлен лишь один Шекспир, тоже великий исследователь человеческой природы. Творения Шекспира полны пронизывающей остроты ума – ума Возрождения. Бездна ума, иного, но еще более необъятного и пронизывающего, открывается у Достоевского. Одни «Записки из подполья» и «Легенда о Великом Инквизиторе» представляют необъятные умственные богатства. Он был даже слишком умен для художника, ум его мешал достижению художественного катарсиса. И вот что нужно отметить, что дионисичность и экстатичность Достоевского не угашали его ума и мысли, как это часто случается, не топили остроты ума и мысли в безумном, божественном опьянении. Мистик Достоевский, враг и изобличитель рационализма и интеллектуализма, обожал мысль, был влюблен в диалектику. Достоевский представляет необычайное явление оргийности, экстатичности самой мысли, он опьянен силой своего ума. Мысль его всегда вихревая, оргийно-исступленная, но от этого она не теряет в силе и остроте. На примере своего творчества Достоевский показал, что преодоление рационализма и раскрытие иррациональности жизни не есть непременно умаление ума, что сама острота ума способствует раскрытию иррациональности. Эта оригинальная особенность Достоевского связана с тем, что у него человек раскрывается до конца, никогда не растворяется в безликом единстве. Поэтому он остро знает противоположности. В монизме германского типа есть глубина, но нет остроты, пронзительности мысли, даруемой знанием противоположностей, все тонет в единстве. Гете был необъятно гениален, но не приходит в голову сказать про него, что он был необъятно умен, в уме его не было остроты, не было пронизывающего проникновения в противоположности. Достоевский всегда мыслил противоположностями и этим обострял свою мысль. Монофизитство притупляет остроту мысли. Достоевский же всегда видел в глубине не только Бога, но и человека, не только единое, но и множественное, не только одно, но и противоположное ему. Острота его мысли есть полярность мысли. Достоевский – великий, величайший мыслитель прежде всего в своем художественном творчестве, в своих романах. В публицистических статьях сила и острота его мысли ослаблена и притуплена. В его славянофильско-почвенной и православной идеологии сняты те противоположности и полярности, которые открывались его гениально острому уму. Он был посредственным публицистом, и когда он начинал проповедовать, уровень его мысли понижался, идеи его упрощались. Даже прославленная его речь о Пушкине очень преувеличена. Мысли этой речи и мысли «Дневника писателя» слабы и бесцветны по сравнению с мыслями Ивана Карамазова, Версилова или Кириллова, с мыслями «Легенды о Великом Инквизиторе» или «Записок из подполья».

Много раз уже отмечали, что Достоевский как художник мучителен, что нет у него художественного очищения и исхода. Выхода искали в положительных идеях и верованиях Достоевского, раскрытых частью в «Братьях Карамазовых», частью в «Дневнике писателя». Это – ложное отношение к Достоевскому. Он мучит, но никогда не оставляет во тьме, в безвыходности. У него всегда есть экстатический выход. Он влечет своим вихрем за все грани, разрывает грани всякой темноты. Тот экстаз, который испытывается при чтении Достоевского, уже сам по себе есть выход. Выхода этого нужно искать не в доктринах и идеологических построениях Достоевского-проповедника и публициста, не в «Дневнике писателя», а в его романах-трагедиях, в том художественном гнозисе, который в них раскрывается. Ошибочно было бы платформировать на не вполне удавшемся образе Алеши как светлом выходе из тьмы Ивана и Дмитрия и раньше накопившейся тьмы Раскольникова, Ставрогина, Версилова. Это было бы доктринерское отношение к творчеству Достоевского. Выход есть без проповедей и нравоучений, в великом озарении экстатического знания, в самом погружении в огненную человеческую стихию. Достоевский беден в теологии, он богат лишь в антропологии. Бога раскрывает он лишь в своих антропологических исследованиях. Глубоко поставлен у Достоевского лишь вопрос о человеке. Вопрос об обществе и государстве у него ставится не очень оригинально. Его проповедь теократии почти банальна. Не в ней нужно искать его силы. Выше всего и первее всего для Достоевского – душа человеческая, она стоит больше всех царств и всех миров, всей мировой истории, всего прославленного прогресса. В процессе Мити Карамазова Достоевский раскрыл несоизмеримость холодной, объективной, нечеловеческой государственности с душой человеческой, неспособность государственности проникнуть в правду души. Но природу государства он понимал плохо. Достоевского считают криминалистом по темам и интересам. Он больше всех сделал для раскрытия психологии преступления. Но это лишь метод, которым он ведет свое исследование над иррациональностью человеческой природы и несоизмеримостью ее ни с каким строем жизни, ни с какой рациональной государственностью, ни с какими задачами истории и прогресса. Достоевский – огненная религиозная натура и самый христианский из писателей. Но христианин он прежде всего и больше всего в своих художественных откровениях о человеке, а не в проповедях и не в доктринах.

Достоевский сделал великое антропологическое открытие, и в этом нужно прежде всего видеть его художественное, философское и религиозное значение. Что же это за открытие? Все художники изображали человека, и много было среди них психологов. Каким тонким психологом был, например, Стендаль. Шекспир раскрыл многообразный и богатый человеческий мир. В творчестве Шекспира открылась шипучая игра человеческих сил, выпущенных на свободу в эпоху Возрождения. Но открытия Достоевского не могут быть сопоставлены ни с кем и ни с чем. И постановка темы о человеке, и способы разрешения ее у него совершенно исключительны и единственны. Он интересовался вечной сущностью человеческой природы, ее скрытой глубиной, до которой никто еще не добирался. И не статика этой глубины интересовала его, а ее динамика, ее как бы в самой вечности совершающееся движение. Это движение совершенно внутреннее, не подчиненное внешней эволюции в истории. Достоевский раскрывает не феноменальную, а онтологическую динамику. В самой последней глубине человека, в бытийственной бездне – не покой, а движение. Всем видима игра человеческих страстей в явлениях человеческой психики, на периферии бытия. Но Достоевский открыл трагическое противоречие и трагическое движение в самом последнем пласте бытия человека, где оно погружено уже в неизъяснимое божественное бытие, не исчезая в нем. Слишком известны слова Мити Карамазова: «Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут... Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеалы Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные, беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил». Все герои Достоевского – он сам, одна из сторон его бесконечно богатого и бесконечно сложного духа, и он всегда влагает в уста своих героев свои собственные гениальные мысли. И вот оказывается, что красота – высочайший образ онтологического совершенства, о которой в другом месте говорится, что она должна мир спасти, – представлялась Достоевскому противоречивой, двоящейся, страшной, ужасной. Он не созерцает божественный покой красоты, ее платоновскую идею, он видит до самого конца, до последней глубины ее огненное, вихревое движение, ее полярность. Красота раскрывается ему лишь через человека, через широкую, слишком широкую, таинственную, противоречивую, вечно движущуюся природу человека. Он не созерцает красоты в космосе, в божественном миропорядке. Отсюда – вечное беспокойство. «Красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Различие между «божеским» и «дьявольским» не совпадает у Достоевского с обычным различием между «добром» и «злом». В этом – тайна антропологии Достоевского. Различие между добром и злом периферично. Огненная же полярность идет до самой глубины бытия, она присуща самому высшему – красоте. Если бы Достоевский раскрыл свое учение о Боге, то он должен был бы признать двойственность в самой божественной природе, яростное и темное начало в самой глубине божественной природы. Он приоткрывает эту истину через свою гениальную антропологию. Достоевский был антиплатоником.

И Ставрогин говорит о равной притягательности двух противоположных полюсов, идеала Мадонского и идеала содомского. Это не есть просто борьба добра со злом в человеческом сердце. В том-то и дело, что для Достоевского человеческое сердце в самой первооснове своей – полярно, и эта полярность порождает огненное движение, не допускает покоя. Покой, единство в человеческом сердце, в человеческой душе видят не те, которые заглянули в самую глубину, как Достоевский, а те, которые боятся заглянуть в бездну и остаются на поверхности. У Достоевского было до глубины антиномическое отношение к злу. Он всегда хотел познать тайну зла, в этом он был гностиком, он не отодвигал зла в сферу непознаваемого, не выбрасывал его вовне. Зло было для него злом, зло горело у него в адском огне, он страстно стремился к победе над злом. Но он хотел что-то сделать со злом, претворить его в благородный металл, в высшее божественное бытие и этим спасти зло, т. е. подлинно его победить, а не оставить во внешней тьме. Это – глубоко мистический мотив в Достоевском, откровение его великого сердца, его огненной любви к человеку и Христу. Отпадение, раздвоение, отщепенство никогда не являлось для Достоевского просто грехом, это для него также – путь. Он не читает морали над жизненной трагедией Раскольникова, Ставрогина, Кириллова, Версилова, Дмитрия и Ивана Карамазовых, не противопоставляет им элементарных истин катехизиса. Зло должно быть преодолено и побеждено, но оно дает обогащающий опыт, в раздвоении многое открывается, оно обогащает, дает знание. Зло также и путь человека. И всякий, кто прошел через Достоевского и пережил его, познал тайну раздвоения, получил знание противоположностей, вооружился в борьбе со злом новым могущественным оружием – знанием зла, получил возможность преодолеть его изнутри, а не внешне лишь бежать от него и отбрасывать его, оставаясь бессильным над его темной стихией. Человек совершает путь свой через развитие героев Достоевского и достигает зрелости, внутренней свободы в отношении ко злу. Но есть у Достоевского выделение двойников, обратных подобий в призрачном бытии, отбросов путей развития. Эти существа не имеют самостоятельного существования, они живут призрачной жизнью. Таковы Свидригайлов, Петр Верховенский, вечный муж, Смердяков. Это – солома, их не существует. Существа эти влачат вампирическое существование.

Первые свои открытия о человеческой природе, и очень существенные, Достоевский делает в «Записках из подполья», и завершает он эти свои открытия в «Легенде о Великом Инквизиторе». Прежде всего он в корне отрицает, что человек по природе своей стремится к выгоде, к счастью, к удовлетворению, что природа человеческая рациональна. В человеке заложена потребность в произволе, в свободе превыше всякого блага, свободе безмерной. Человек – существо иррациональное. «Я нисколько не удивлюсь, – говорит герой „Записок из подполья“, – если вдруг ни с того ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтобы все эти логарифмы отправить к черту, и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! (курсив мой. – Н. Б. ). Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет; так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, о которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно от того, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно. Свое собственное вольное и свободное хотение, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хотя бы даже до сумасшествия, – вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добровольного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно-выгодного хотения? Человеку надо одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела». В этих словах дана уже в зачаточном виде та гениальная диалектика о человеке, которая дальше развивается через судьбу всех героев Достоевского и в положительной форме завершается в «Легенде о Великом Инквизиторе». «Есть один только случай, только один, когда человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего, а именно: чтобы иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть связанным обязанностью желать себе одного только умного. Ведь это глупейшее, ведь этот свой каприз и в самом деле, господа, может быть всего выгоднее для нашего брата из всего, что есть на земле, особенно в иных случаях. А в частности может быть выгоднее всех выгод, даже и в том случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах, потому что во всяком случае сохраняет нам самое главное и самое дорогое, т. е. нашу личность и нашу индивидуальность» (курсив мой. – Н. Б .). Человек – не арифметика, человек – существо проблематическое и загадочное. Природа человеческая – полярна и антиномична до самого конца. «Чего же можно ожидать от человека как от существа, одаренного такими странными качествами?» Достоевский наносит удар за ударом всем теориям и утопиям человеческого благополучия, человеческого земного блаженства, окончательного устроения и гармонии. «Человек пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой, единственно для того, чтобы самому себе подтвердить, что люди все еще люди, а не фортепианные клавиши». «Если вы скажете, что и это все можно рассчитать по табличке, и хаос, и мрак, и проклятие, так что уж одна возможность предварительного расчета все остановит и рассудок возьмет свое, – так человек нарочно сумасшедшим на этот случай сделается, чтобы не иметь рассудка и настоять на своем! Я верю в это, я отвечаю за это, потому что ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтобы человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик» (курсив мой. – Н. Б .). Достоевский раскрывает несоизмеримость свободной, противоречивой и иррациональной человеческой природы с рационалистическим гуманизмом, с рационалистической теорией прогресса, с до конца рационализированным социальным устроением, со всеми утопиями о хрустальных дворцах. Все это представляется ему унизительным для человека, для человеческого достоинства. «Какая уж тут своя воля будет, когда дело доходит до таблички и до арифметики, когда будет одно только дважды два четыре в ходу? Дважды два и без моей воли четыре будет. Такая ли своя воля бывает!» «Не потому ли, может быть, человек так любит разрушение и хаос, что сам инстинктивно боится достигнуть цели и довершить созидаемое здание?.. И, кто знает, может быть, что и вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной этой беспрерывности процесса достижения, иначе сказать – в самой жизни, а не собственно в цели, которая, разумеется, должна быть не иное что, как дважды два четыре, т. е. формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти» (курсив мой – Н. Б .). Арифметика не применима к человеческой природе. Тут нужна высшая математика. В человеке, глубоко взятом, есть потребность в страдании, есть презрение к благополучию. «И почему вы так твердо, так торжественно уверены, что только одно нормальное и положительное, одним словом, – только одно благоденствие человеку выгодно? Не ошибается ли разум-то в выгодах? Ведь, может быть, человек любит не одно благоденствие? Может быть, он равно настолько же любит страдание? Может быть, страдание-то ему равно настолько же выгодно, как благоденствие? А человек иногда ужасно любит страдание, до страсти... Я уверен, что человек от настоящего страдания, т. е. от разрушения и хаоса, никогда не откажется. Страдание, – да ведь это единственная причина сознания». В этих изумительных по остроте мыслях героя из подполья Достоевский полагает основание своей новой антропологии, которая раскрывается в судьбе Раскольникова, Ставрогина, Мышкина, Версилова, Ивана и Дмитрия Карамазовых. Л. Шестов указал на огромное значение «Записок из подполья», но он подошел к этому произведению исключительно со стороны подпольной психологии и дал одностороннее истолкование Достоевского.

Нужно считать установленным, что творчество Достоевского распадается на два периода – до «Записок из подполья» и после «Записок из подполья». Между этими двумя периодами с Достоевским произошел духовный переворот, после которого ему открылось что-то новое о человеке. После этого только и начинается настоящий Достоевский, автор «Преступления и наказания», «Идиота», «Бесов», «Подростка», «Братьев Карамазовых». В первый период, когда Достоевский писал «Бедные люди», «Записки из мертвого дома», «Униженные и оскорбленные», он был еще гуманистом – прекраснодушным, наивным, несвободным от сантиментальности гуманистом. Он находился еще под влиянием идей Белинского, и в творчестве его чувствовалось влияние Жорж Занд, В. Гюго, Диккенса. И тогда уже обнаружились особенности Достоевского, но он еще не стал вполне самим собой. В этот период он был еще «Шиллер». Этим именем любил он впоследствии называть прекрасные души, поклонников всего «высокого и прекрасного». Тогда уже пафосом Достоевского было сострадание к человеку, ко всем униженным и оскорбленным. Начиная с «Записок из подполья», чувствуется человек, познавший добро и зло, прошедший через раздвоение. Он делается врагом старого гуманизма, изобличителем гуманистических утопий и иллюзий. В нем соединяются полярности страстного человеколюбия и человеконенавистничества, огненного сострадания к человеку и жестокости. Он унаследовал гуманизм русской литературы, русское сострадание ко всем обойденным, обиженным и падшим, русское чувство ценности человеческой души. Но он преодолел наивные, элементарные основы старого гуманизма, и ему открылся совершенно новый, трагический гуманизм. В этом отношении Достоевский может быть сопоставлен лишь с Ницше, в котором кончился старый европейский гуманизм и по-новому была поставлена трагическая проблема о человеке. Много раз уже указывали на то, что Достоевский предвидел идеи Ницше. Оба они глашатаи нового откровения о человеке, оба прежде всего великие антропологи, у обоих антропология апокалиптична, подходит к краям, пределам и концам. И то, что говорит Достоевский о человекобоге и Ницше о сверхчеловеке, есть апокалиптическая мысль о человеке. Так ставится проблема человека Кирилловым. Образ Кириллова в «Бесах» есть самая кристальная, почти ангельски чистая идея освобождения человека от власти всякого страха и достижения состояния божественного. «Кто победит боль и страх, тот сам станет Бог. Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое». «Будет Богом человек и переменится физически. И мир переменится, и дела переменятся, и мысли, и все чувства». «Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя... Кто смеет убить себя, тот Бог». В другом разговоре Кириллов говорит: «Он придет, и имя ему будет человекобог». «Богочеловек?» – переспрашивает Ставрогин. «Человекобог, в этом разница». Этим противоположением потом очень злоупотребляли в русской религиозно-философской мысли. Идея человекобога, явленная Кирилловым в ее чистой духовности, есть момент в гениальной диалектике Достоевского о человеке и его пути. Богочеловек и человекобог – полярности человеческой природы. Это – два пути – от Бога к человеку и от человека к Богу. У Достоевского не было бесповоротно отрицательного отношения к Кириллову как к выразителю антихристова начала. Путь Кириллова – путь героического духа, побеждающего всякий страх, устремленного к горней свободе. Но Кириллов есть одно из начал человеческой природы, само по себе недостаточное, один из полюсов духа. Исключительное торжество этого начала ведет к гибели. Но Кириллов у Достоевского есть неизбежный момент в откровении о человеке. Он необходим для антропологического исследования Достоевского. У Достоевского совсем не было желания прочесть мораль о том, как плохо стремиться к человекобожеству. У него всегда дана имманентная диалектика. Кириллов – антропологический эксперимент в чистом горном воздухе.

Тем же методом имманентной диалектики раскрывает Достоевский божественные основы человека, образ Божий в человеке, в силу чего не «все дозволено». Эта тема о том, все ли дозволено, т. е. каковы границы и возможности человеческой природы, упорно интересовала Достоевского, и он вечно к ней возвращается. Это – тема Раскольникова и Ивана Карамазова. Ни Раскольников, человек мысли и действий, ни Иван Карамазов, исключительно человек мысли, не могли переступить границу, они всей трагедией своей жизни отвергают, что все дозволено. Но почему же не дозволено? Можно ли сказать, что они испугались стоящего над ними закона, нормы? Можно ли сказать, что они испугались, почувствовали себя обыкновенными людьми? Антропологическая диалектика Достоевского ведется иначе. Из бесконечной ценности всякой человеческой души, хотя бы самой последней, всякой человеческой личности выводит он, что не все позволено, не позволено попирание человеческого лица, обращение его в простое средство. Сужение объема возможностей вытекает у него из бесконечного расширения объема возможностей всякой человеческой души. Преступное посягательство на человека есть посягательство на бесконечность, на бесконечные возможности. Достоевский всегда утверждает бесконечную, божественную ценность человеческой души, человеческой личности против всяких посягательств, одинаково как против преступления, так и против теории прогресса. Это – какое-то исступленное чувство личности и личной судьбы. Принято думать, что Достоевского всю жизнь более всего мучил вопрос о бессмертии души. Но вопрос о бессмертии и был для него вопросом о природе человека и о человеческой судьбе. Это – интерес антропологический. Не только вопрос о бессмертии, но и вопрос о Боге подчинен у Достоевского вопросу о человеке и его вечной судьбе. Бог у него раскрывается в глубине человека и через человека. Бог и бессмертие раскрываются через любовь людей, отношение человека к человеку. Но сам человек страшно повышен у него в ранге, вознесен на небывалую высоту. Слезинка ребенка, плач дитей – все это вопрос о человеческой судьбе, поставленный любовью. Из-за судьбы человека в этом мире готов был Достоевский не принять мира Божьего. Вся диалектика Ивана Карамазова, как и других его героев, – его собственная диалектика. Но у самого Достоевского все сложнее и богаче, чем у его героев, он знает больше их. Главное у Достоевского нужно искать не в смирении («смирись, гордый человек»), не в сознании греха, а в тайне человека, в свободе. У Л. Толстого человек – подзаконен. У Достоевского человек – в благодати, в свободе.

Вершины своего сознания Достоевский достигает в «Легенде о Великом Инквизиторе». Тут завершаются его антропологические откровения, и проблема человека ставится в новом религиозном свете. В «Записках из подполья» человек был признан существом иррациональным, проблематическим, полным противоречий, наделенным жаждой произвола и потребностью в страдании. Но там это была лишь усложненная и утонченная психология. Не было дано еще религиозной антропологии. Она раскрылась лишь в легенде, рассказанной Иваном Карамазовым. Она стала возможной лишь после длинного и трагического пути, пройденного человеком в «Преступлении и наказании», «Идиоте», «Бесах», «Подростке». И очень знаменательно, что величайшие свои откровения Достоевский поведал через Ивана Карамазова, он облек их не в форму идеологической проповеди, а в прикровенную форму «фантазии», в которой что-то последнее просвечивает, но остается прикровенным. До конца остается что-то двоящееся, допускающее противоположные истолкования, для многих почти двусмысленное. И все же прав Алеша, когда он восклицает Ивану: «Поэма твоя есть хвала Иисусу». Да, величайшая хвала, которая когда-либо была произнесена на человеческом языке. Католическая обстановка и обличье поэмы не существенны. И можно совершенно отрешиться от полемики против католичества. В поэме этой Достоевский вплотную сдвигает свою тайну о человеке с тайной о Христе. Человеку дороже всего его свобода, и свобода человека дороже всего Христу. Великий Инквизитор говорит: «Свобода их веры Тебе была дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад. Не Ты ли так часто тогда говорил: „Хочу сделать вас свободными“...» Великий Инквизитор хочет сделать людей счастливыми, устроенными и успокоенными, он выступает носителем вечного начала человеческого благополучия и устроения. Он ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу, и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми... Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми? И Великий Инквизитор говорит с укором Тому, кто явился носителем бесконечной свободы человеческого духа: «Ты отверг единственный путь, которым можно было сделать людей счастливыми». «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!» Великий Инквизитор принимает первое искушение в пустыне – искушение хлебами, и на нем хочет основать счастье людей. «Свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе не мыслимы». Люди «убедятся, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. Ты обещал им хлеб небесный, но может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагородного людского племени с земным?» И Великий Инквизитор обвиняет Христа в аристократизме, в пренебрежении «миллионами, многочисленными, как песок морской, слабыми». Он восклицает: «Или тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных?» «Нет, нам дороги и слабые». Христос отверг первое искушение «во имя свободы, которую поставил выше всего». «Вместо того, чтобы овладеть свободой людей, Ты увеличил им ее еще больше!.. Ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе... Вместо того, чтоб овладеть человеческой свободой, Ты умножил ее и обременил ее мучениями душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобою, прельщенный и плененный Тобою. Вместо твердого древнего закона, свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ пред собою». «Ты не сошел с креста потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники». «Столь уважая человека, Ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал... Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его». «Ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя Твое. Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил Ты лишь к избранным и для избранных?» И Великий Инквизитор восклицает: «Мы не с Тобой, а с ним , вот наша тайна!» И он рисует картину счастья и успокоения миллионов слабых существ, лишенных свободы. И он говорит в конце: «Я ушел от гордых и воротился к смертным для счастья этих смертных». В свое оправдание он указывает «на тысячи миллионов счастливых младенцев».

В этой гениальной метафизической поэме, быть может, величайшей из всего написанного людьми, Достоевский раскрывает борьбу двух мировых начал – Христова и антихристова, свободы и принуждения. Говорит все время Великий Инквизитор, враг свободы, презирающий человека, желающий осчастливить через принуждение. Но в этой отрицательной форме Достоевский раскрывает свое положительное учение о человеке, о его бесконечном достоинстве, о его бесконечной свободе. То, что в отрицательной форме было приоткрыто в «Записках из подполья», то в положительной форме открывается в этой поэме. Это – поэма о гордой, горней свободе человека, о бесконечно высоком его призвании, о бесконечных силах, заложенных в человеке. В поэму эту вложено совершенно исключительное чувство Христа. Поражает сходство духа Христова с духом Заратустры. Антихристово начало – это не Кириллов с его стремлением к человекобожеству, а Великий Инквизитор с его стремлением лишить людей свободы во имя счастья. Антихрист у Вл. Соловьева имеет черты, родственные с Великим Инквизитором. Дух Христов дорожит свободой больше счастья, дух антихристов дорожит счастьем больше свободы. Высшее, богоподобное достоинство человека требует права на произвол и на страдание. Человек – существо трагическое, и в этом знак его принадлежности не только этому, но и иному миру. Для трагического существа, заключающего в себе бесконечность, окончательное устроение, покой и счастье на земле возможны лишь путем отречения от свободы, от образа Божьего в себе. Мысли подпольного человека претворились в новые христианские откровения, они прошли через очистительный огонь всех трагедий Достоевского. «Легенда о Великом Инквизиторе» есть откровение о человеке, поставленное в интимную связь с откровением о Христе. Это – аристократическая антропология. Антихрист может принимать разные, самые противоположные обличья, от самого католического до самого социалистического, от самого цезаристского до самого демократического. Но антихристово начало всегда есть вражда к человеку, истребление достоинства человека. Тот ослепительный обратный свет, который падает от демонических слов Великого Инквизитора, заключает, в себе большее религиозное откровение и откровение христианское, чем поучения Зосимы, чем образ Алеши. Здесь нужно искать ключ к великим антропологическим откровениям Достоевского, к его положительной религиозной идее о человеке.

«Почвенная» идеология самого Достоевского, которую он развивал в своей публицистике, его религиозное народничество находится в противоречии с его собственным откровением о человеке. В романах его скрывалась иная гениальная идеология, глубокая метафизика жизни и метафизика человека. Достоевский был народник, но он никогда не изображал народа. Исключение составляли «Записки из Мертвого дома», но и там взят мир преступников, а не народ в его обыденной, бытовой жизни. Статика народной, крестьянской жизни, ее быт не интересовали его. Он – писатель города, городского интеллигентного слоя или слоя мелких чиновников и мещан. В жизни города, преимущественно Петербурга, и в душе горожанина, оторвавшегося от народной почвы, открывал он исключительную динамику, обнаруживал окраины человеческой природы. В вихревом движении, на окраинах находятся и все эти капитаны Лебядкины, Снегиревы и пр. Его не интересовали люди крепкого почвенного уклада, люди земли, бытовики, верные почвенным, бытовым традициям. Он всегда брал человеческую природу расплавленной в огненной атмосфере. И не интересна, не нужна ему была человеческая природа охлажденная, статически застывшая. Он интересовался лишь отщепенцами, он любил русского скитальца. Он раскрыл в русской душе источник вечного движения, странствования, искания Нового Града. По Достоевскому для русской души характерна не почвенность, не плавание в крепких берегах, а перелив души за все грани и пределы. Достоевский показал образ русского человека в беспредельности. Почвенное же существование есть существование в пределе.

Творчество Достоевского полно не только откровений о человеческой природе вообще, но и особых откровений о природе русского человека, о русской душе. В этом никто не может с ним сравниться. Он проник в глубочайшую метафизику русского духа. Достоевский раскрыл полярность русского духа как глубочайшую его особенность. Как отличается в этом русский дух от монизма духа германского! Когда германец погружается в глубину своего духа, он в глубине находит божественность, все полярности и противоречия снимаются. И потому это так, что для германца в глубине снимается человек, человек существует лишь на периферии, лишь в явлении, а не в сущности. Русский человек более противоречив и антиномичен, чем западный, в нем соединяется душа Азии и душа Европы, Восток и Запад. Это раскрывает великие возможности для русского человека. Человек был менее раскрыт и менее активен в России, чем на Западе, но он сложнее и богаче в своей глубине, во внутренней своей жизни. Природа человека, человеческой души должна более всего раскрыться в России. В России возможна новая религиозная антропология. Отщепенство, скитальчество и странничество – русские черты. Западный человек почвеннее, он более верен традициям и более подчинен нормам. Широк русский человек. Ширь, необъятность, безграничность – не только материальное свойство русской природы, но и ее метафизическое, духовное свойство, ее внутреннее измерение. Достоевский раскрыл жуткую, огненно-страстную русскую стихию, которая была скрыта от Толстого и от писателей-народников. Он художественно раскрыл в культурном, интеллигентном слое ту же жуткую, сладострастную стихию, в народном нашем слое выразившуюся в хлыстовстве. Эта оргийно-экстатическая стихия жила в самом Достоевском, и он был до глубины русским в этой стихии. Он исследовал метафизическую истерию русского духа. Истерия эта есть неоформленность русского духа, неподчиненность пределу и норме. Достоевский открыл, что русский человек всегда нуждается в пощаде и сам щадит. В строе западной жизни есть беспощадность, связанная с подчиненностью человека дисциплине и норме. И русский человек человечнее западного человека. С тем, что раскрыл Достоевский о природе русского человека, связаны и величайшие возможности и величайшие опасности. Дух все еще не овладел душевной стихией в русском человеке. В России человеческая природа менее активна, чем на Западе, но в России заложены большие человеческие богатства, большие человеческие возможности, чем в размеренной и ограниченной Европе. И русскую идею видел Достоевский во «всечеловечности» русского человека, в его бесконечной шири и бесконечных возможностях. Достоевский весь состоит из противоречий, как и душа России. Выход, который чувствуется при чтении Достоевского, есть выход гностических откровений о человеке. Он создал небывалый тип художественно-гностической антропологии, свой метод вовлечения в глубь человеческого духа через экстатический вихрь. Но экстатические вихри Достоевского духовны, и потому никогда не распыляют они образ человека. Один Достоевский не боялся, что в экстазе и беспредельности исчезнет человек. Пределы и формы человеческой личности всегда связывали с аполлонизмом. У одного Достоевского форма человека, его вечный образ остается и в духовном дионисизме. Даже преступление не уничтожает у него человека. И не страшна у него смерть, ибо вечность всегда у него раскрывается в человеке. Он – художник не той безликой бездны, в которой нет образа человека, а бездны человеческой, человеческой бездонности. В этом он величайший в мире писатель, мировой гений, каких было всего несколько в истории, величайший ум. Этот великий ум весь был в действенно-активном отношении к человеку, он раскрывал иные миры через человека. Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он – самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира. Достоевский – самый христианский писатель потому, что в центре у него стоит человек, человеческая любовь и откровения человеческой души. Он весь – откровение сердца бытия человеческого, сердца Иисусова.

Имя: Федор Достоевский (Fedor Dostoevsky)

Возраст: 59 лет

Место рождения: Москва

Место смерти: Санкт-Петербург

Деятельность: русский писатель

Семейное положение: был женат

Федор Достоевский - биография

В первую же встречу со своей будущей женой, Анной Григорьевной Сниткиной, Достоевский рассказал ей, совершенно чужой и незнакомой девушке, историю своей жизни. «Его рассказ произвел на меня жуткое впечатление: у меня прошел мороз по коже, -вспоминала Анна Григорьевна. - Этот по виду скрытный и суровый человек рассказывал мне всю прошлую жизнь свою с такими подробностями, так искренно и задушевно, что я невольно удивилась. Только впоследствии я поняла, что Федор Михайлович, совершенно одинокий и окруженный враждебно настроенными против него лицами, испытывал в то время жажду откровенно рассказать кому-либо биографию о своей жизни...»

Федор Михайлович Достоевский родился в 1821 году в некогда знатной дворянской семье Достоевских, чей род происходил из русско-литовской шляхты. В летописях упоминается тот факт, что еще в 1506 году князь Федор Иванович Ярославич пожаловал своему воеводе Даниле Ртищеву родовой герб и обширное поместье Достоево под нынешним Брестом, а от того воеводы и пошло все многочисленное семейство Достоевских. Впрочем, к началу позапрошлого века от родового наследства остался лишь один герб, и отец будущего писателя Михаил Андреевич Достоевский был вынужден кормить семью собственным трудом - он работал штабс-лекарем в Мариинской больнице на Божедомке в Москве. Жила семья во флигеле при больнице, там же появились на свет все восемь детей Михаила Андреевича и его супруги Марии Федоровны.

Федор Достоевский - детство и юность

Федя Достоевский получил приличное для дворянских детей того времени образование - он знал латынь, французский и немецкий языки. Азам грамоты детей обучала мать, затем Федор вместе со старшим братом Михаилом поступил в московский частный пансион Леонтия Чермака. «Гуманное отношение к нам, детям, со стороны родителей было поводом к тому, что при жизни своей они не решались поместить нас в гимназию, хотя это стоило бы гораздо дешевле, - позже писал в своих воспоминаниях о биографии брат Федора Михайловича, Андрей Достоевский.

Гимназии не пользовались в то время хорошею репутациею, и в них существовало обычное и заурядное, за всякую малейшую провинность наказание телесное. Вследствие чего и были предпочтены частные пансионы». Когда Федору исполнилось 16 лет, отец отправил их с Михаилом учиться в частный пансион Костомарова в Петербурге. После окончания обучения мальчики перешли в Петербургское военно-инженерное училище, которое тогда считалось одним из привилегированных учебных заведений для «золотой молодежи». Федор тоже причислял себя к элите - в первую очередь интеллектуальной, поскольку присылаемых отцом денег иногда не хватало даже на самое необходимое.

В отличие от Михаила, не придававшего этому большого значения, Федор стеснялся своего старого платья и постоянной нехватки наличных денег. Днем братья ходили в училище, а по вечерам часто посещали литературные салоны, где в то время обсуждались сочинения Шиллера, Гете, а также Огюста Конта и Луи Блана - модных в те годы французских историков и социологов.

Беззаботная юность братьев закончилась в 1839 году, когда в Петербург пришло известие о смерти их отца - по существующей «семейной легенде», Михаил Андреевич погиб в своем имении Даровое от рук собственных крепостных крестьян, которых он поймал с поличным на краже леса. Возможно, именно потрясение, связанное со смертью отца, заставило Федора отойти от вечеров в богемных салонах и примкнуть к кружкам социалистов, которые тогда во множестве действовали в студенческой среде.

Кружковцы рассуждали о безобразии цензуры и крепостного права, о продажности чиновничества и притеснениях вольнолюбивой молодежи. «Могу сказать, что революционером Достоевский никогда не был и не мог быть, - вспоминал впоследствии его однокурсник Петр Семенов-Тян-Шанский. Единственно, он как благородный человек чувства, мог увлекаться чувствами негодования и даже злобою при виде несправедливостей и насилия, совершаемого над униженными и оскорбленными, что и стало причиной его посещений кружка Петрашевского».

Именно под влиянием идей Петрашевского Федор Михайлович написал свой первый роман «Бедные люди», сделавший его знаменитым. Успех изменил жизнь вчерашнего студента - с инженерной службой было покончено, теперь Достоевский с полным правом мог называть себя литератором. Имя Достоевского в его биографии стало известно не только в кругах писателей и поэтов, но и среди широкой читающей публики. Дебют Достоевского оказался успешным, и ни у кого не оставалось сомнений в том, что его путь к вершинам литературной славы будет прямым и легким.

Но жизнь распорядилась иначе. В 1849 году разразилось «дело Петрашевского» -поводом для ареста стало публичное чтение запрещенного цензурой письма Белинского к Гоголю. Все два десятка арестованных, и Достоевский в их числе, покаялись в увлечении «вредными идеями». Тем не менее жандармы усмотрели в их «пагубных разговорах» признаки подготовки «смуты и мятежей, угрожающих ниспровержением всякого порядка, попранием священнейших прав религии, закона и собственности».

Суд приговорил их к смертной казни через расстрел на Семеновском плацу, и лишь в последний момент, когда все осужденные уже стояли на эшафоте в одежде смертников, император смягчился и объявил о помиловании с заменой казни на каторжные работы. Самого Михаила Петрашевского отправили на каторгу пожизненно, а Федор Достоевский, как и большинство «революционеров», получил всего 4 года каторги с последующей службой в рядовых солдатах.

Свой срок Федор Достоевский отбывал в Омске. Сперва он работал на кирпичной заводе, обжигал алебастр, позже трудился в инженерной мастерской. «Все четыре года я прожил безвыходно в остроге, за стенами, и выходил только на работу, - вспоминал писатель. - Работа доставалась тяжелая, и я, случалось, выбивался из сил, в ненастье, в мокроту, в слякоть или зимою в нестерпимую стужу... Жили мы в куче, все вместе, в одной казарме. Пол грязен на вершок, с потолка капает - все сквозное. Спали мы на голых нарах, позволялась одна подушка. Укрывались коротенькими полушубками, и ноги всегда всю ночь голые. Всю ночь дрогнешь. Те 4 года считаю я за время, в которое был похоронен живой и закрыт в гробу...»На каторге у Достоевского обострилась падучая болезнь - эпилепсия, приступы которой потом мучили его всю жизнь.

Федор Достоевский - Семипалатинск

После освобождения Достоевский был отправлен служить в седьмой Сибирский линейный батальон при крепости Семипалатинск - тогда этот городок был известен не как полигон ядерных испытаний, а как заштатная крепость, охранявшая границу от набегов казахов-кочевников. «Это был полугород-полудеревня с кривыми деревянными домишками, -много лет спустя вспоминал барон Александр Врангель, служивший в то время прокурором Семипалатинска. Достоевского поселили в древней избе, стоявшей в самом безотрадном месте: крутом пустырь, сыпучий песок, ни куста, ни дерева.

Федор Михайлович за свое помещение, стирку и еду платил пять рублей. Но какая вообще была его еда! На приварок солдату отпускалось тогда четыре копейки. Из этих четырех копеек ротный командир и кашевар удерживали в свою пользу полторы копейки. Конечно, жизнь тогда была дешева: один фунт мяса стоил грош, пуд гречневой крупы - тридцать копеек. Федор Михайлович брал домой свою ежедневную порцию щей. каши и черного хлеба, и если сам не съедал, то давал своей бедной хозяйке...»

Там же, в Семипалатинске, Достоевский впервые серьезно влюбился. Его избранницей стала Мария Дмитриевна Исаева, жена бывшего преподавателя гимназии, а ныне чиновника по корчемной части, сосланного за какие-то прегрешения из столицы на край света. «Марии Дмитриевне было лет за тридцать, -вспоминал барон Врангель. - Довольно красивая блондинка среднего роста, очень худощавая, натура страстная и экзальтированная. Она приласкала Федора Михайловича, но не думаю, чтобы глубоко оценила его, просто пожалела несчастного, забитого судьбою человекa... Не думаю, что Мария Дмитриевна была сколь нибудь серьезно влюблена.

Федор же Михайлович чувство жалости и сострадания принял за взаимную любовь и влюбился в нее со всем пылом молодости». Болезненная и хрупкая. Мария напоминала писателю мать, и в его отношении к ней было больше нежности, чем страсти. Достоевский стыдился своего чувства к замужней женщине, переживал и мучился от безнадежности положения. Но примерно год спустя после их знакомства, в августе 1855 года, Исаев скоропостижно скончался, и Федор Михайлович тут же сделал своей возлюбленной предложение руки и сердца, которое, впрочем, вдова приняла не сразу.

Они обвенчались лишь в начале 1857 года, когда Достоевский получил офицерское звание и Мария Дмитриевна обрела уверенность в том, что он сможет обеспечить ее саму и ее сына Павла. Но, к сожалению, этот брак не оправдал надежд Достоевского. Позже он писал Александру Врангелю: «О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил ее тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо... Мы были с ней положительно несчастны вместе (по ее странному, мнительному и болезненно-фантастическому характеру), - мы не могли перестать любить друг друга; даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу».

В 1859 году Достоевский вместе с женой и пасынком вернулся в Петербург. И обнаружил, что его имя вовсе не забыто публикой, напротив, его всюду сопровождала слава писателя и «политического заключенного». Он снова начал писать - сначала роман «Записки из Мертвого дома», затем «Униженные и оскорбленные», «Зимние заметки о летних впечатлениях». Вместе со своим старшим братом Михаилом он открыл журнал «Время» - брат, купивший на отцовское наследство собственную табачную фабрику, субсидировал выпуск альманаха.

Увы, несколько лет спустя выяснилось, что Михаил Михаилович был весьма посредственным бизнесменом, и после его внезапной смерти и на фабрике, и на редакции журнала остались огромные долги, которые пришлось взять на себя Федору Михайловичу. Позже его вторая жена, Анна Григорьевна Сниткина, писала: «Для уплаты этих долгов Федору Михайловичу приходилось работать сверх сил... Как бы выиграли в художественном отношении произведения моего мужа, если бы он не имея этих взятых на себя долгов и мог писать романы не спеша, просматривая и отделывая, прежде чем отдать их в печать.

В литературе и обществе часто сравнивают произведения Достоевского с произведениями других талантливых писателей и упрекают Достоевского в чрезмерной сложности, запутанности и нагроможденности его романов, тогда как у других творения их отделаны, а у Тургенева, например, почти ювелирно отточены. И редко кому приходит в голову припомнить и взвесить те обстоятельства, при которых жили и работали другие писатели, и при которых жил и работал мой муж».

Федор Достоевский - биография личной жизни

Но тогда, в начале 60-х годов, казалось, что у Достоевского наступила вторая молодость. Он поражал окружающих своей работоспособностью, часто бывал возбужден, весел. В это время к нему пришла новая любовь - это была некая Аполлинария Суслова, выпускница пансиона благородных девиц, которая впоследствии стала прототипом как Настасьи Филипповны в «Идиоте», так и Полины в «Игроке». Аполлинария была полной противоположностью Марии Дмитриевне -молодая, сильная, самостоятельная девушка.

И чувства, которые писатель испытывал к ней, тоже были совсем другими, нежели его любовь к жене: вместо нежности и сострадания - страсть и желание обладать. В своих воспоминаниях об отце дочь Федора Михайловича Любовь Достоевская писала, что Аполлинария осенью 1861 года прислала ему «объяснение в любви. Письмо было найдено среди бумаг моего отца - оно написано просто, наивно и поэтически. По первому впечатлению - перед нами робкая молодая девушка, ослепленная гением великого писателя. Достоевский был тронут письмом Полины. Это объяснение в любви явилось к нему в тот момент, когда он больше всего нуждался в нем...»

Их отношения продолжались три года. Поначалу Полине льстило обожание великого писателя, но постепенно ее чувства к Достоевскому остыли. По мнению биографов Федора Михайловича, Аполлинария ждала какой-то романтической любви, а встретила настоящую страсть зрелого мужчины. Сам Достоевский так оценивал свою пассию: «Аполлинария - большая эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважении других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям». Оставив супругу в Петербурге. Достоевский с Аполлинарией путешествовал по Европе, проводил время в казино - Федор Михайлович оказался страстным, но невезучим игроком - и много проигрывал в рулетку.

В 1864 году «вторая молодость» Достоевского неожиданно закончилась. В апреле умерла его жена Мария Дмитриевна. а буквально три месяца спустя скоропостижно скончался брат Михаил Михайлович. Достоевский писал впоследствии своему старому другу Врангелю: «.. .я остался вдруг один, и стало мне просто страшно. Вся жизнь переломилась разом надвое. В одной половине, которую я перешел, было все, для чего я жил. а в другой, неизвестной еще половине, все чуждое, все новое, и ни одного сердца, которое могло бы мне заменить тех обоих».

Кроме душевных страданий, смерть брата повлекла за собой и серьезные для Достоевского финансовые последствия: он оказался без денег и без журнала, который был закрыт за долги. Федор Михайлович предлагал Аполлинарии Сусловой выйти за него замуж - это решило бы и вопросы с его долгами, ведь Полина была из довольно состоятельной семьи. Но девушка отказалась, к тому времени от ее восторженного отношения к Достоевскому не осталось и следа. В декабре 1864 года она записала в своем дневнике: «Мне говорят о ФМ. Я его просто ненавижу. Он так много заставлял меня страдать, когда можно было обойтись без страдания».

Другой несостоявшейся невестой писателя стала Анна Корвин-Круковская - представительница древнего дворянского рода, родная сестра знаменитой Софьи Ковалевской. Как утверждают биографы писателя, сначала дело вроде бы шло к свадьбе, но затем помолвка была расторгнута без объяснения причин. Впрочем, сам Федор Михайлович всегда утверждал, что именно он освободил невесту от данного обещания: «Это девушка высоких нравственных качеств: но ее убеждения диаметрально противоположны моим, и уступить их она не может, слишком уж она прямолинейна. Навряд ли поэтому наш брак мог быть счастливым».

От жизненных невзгод Достоевский попытался укрыться за границей, но кредиторы преследовали его и там, угрожая лишением авторских прав, описью имущества и долговой тюрьмой. Денег требовали и его родственники -вдова брата Михаила считала, что Федор обязан обеспечить ей и детям достойное существование. Отчаянно пытаясь получить хоть какие-то деньги, он заключил кабальные договора на написание сразу двух романов - «Игрок» и «Преступление и наказание», но вскоре понял, что у него нет ни моральных, ни физических сил уложиться в заданные контрактами сроки. Достоевский пытался отвлечься игрой, но удача, как обычно, не сопутствовала ему, и, проигрывая последние деньги, он все больше погружался в депрессию и тоску. Кроме того, из-за подорванного душевного равновесия его буквально истязали приступы эпилепсии.

Именно в таком состоянии и застала писателя 20-летняя Анна Григорьевна Сниткина. Впервые Анна услышала имя Достоевского в 16 лет - от своего отца Григория Ивановича, бедного дворянина и мелкого петербургского чиновника, который был страстным поклонником литературы, увлекался театром. По ее собственным воспоминаниям, Аня тайком брала у папы издание «Записок из Мертвого дома», читала по ночам и проливала горькие слезы на страницы. Она была обычной петербуржской девочкой середины XIX столетия - с девяти лет ее отдали на обучение в Училище св. Анны на Кирочной улице, потом - в Мариинскую женскую гимназию.

Анюта была отличницей, запоем читала женские романы и всерьез мечтала переустроить этот мир - например, стать врачом или педагогом. Несмотря на то, что уже во время учебы в гимназии стало понятно, что литература для нее куда ближе и интереснее естественных наук. Осенью 1864 года выпускница Сниткина поступила на физико-математическое отделение Педагогических курсов. Но ни физика, ни математика не давались ей, а биология и вовсе стала мучением: когда преподаватель в классе стал препарировать мертвую кошку, Аня упала в обморок.

Кроме того, через год тяжело заболел ее отец, и Анне пришлось самой зарабатывать деньги на содержание семьи. Она решила оставить педагогическую карьеру и пошла учиться на курсы стенографии, открытые знаменитым в те годы профессором Ольхиным. «Сначала стенография мне решительно не удалась, - позже вспоминала Аня, -и лишь после 5-й или 6-й лекции я стала осваивать эту тарабарскую грамоту». Уже через год Аня Сниткина считалась лучшей ученицей Ольхина, и когда к профессору обратился сам Достоевский, желающий нанять стенографистку, то у него даже и сомнения не возникло, кого отправить к знаменитому писателю.

Их знакомство состоялось 4 октября 1866 года. «В двадцать пять минут двенадцатого я подошла к дому Алонкина и у стоявшего в воротах дворника спросила, где квартира N 13, -вспоминала Анна Григорьевна. - Дом был большой, со множеством мелких квартир, населенных купцами и ремесленниками. Он мне сразу напомнил тот дом в романе «Преступление и наказание», в котором жил герой романа Раскольников. Квартира Достоевского находилась во втором этаже. Я позвонила, и мне тотчас отворила дверь пожилая служанка, которая пригласила меня в столовую...

Служанка просила меня сесть, сказав, что барин сейчас придет. Действительно, минуты через две появился Федор Михайлович... С первого взгляда Достоевский показался мне довольно старым. Но лишь только заговорил, сейчас же стал моложе, и я подумала, что ему навряд ли более тридцати пяти - семи лет. Он был среднего роста и держался очень прямо. Светло-каштановые, слегка даже рыжеватые волосы, были сильно напомажены и тщательно приглажены. Но что меня поразило, так это его глаза; они были разные: один -карий, в другом - зрачок расширен во весь глаз и радужины незаметно. Эта двойственность глаз придавала взгляду Достоевского какое-то загадочное выражение...»

Впрочем, сначала у них работа не заладилась: Достоевский был чем-то раздражен и много курил. Он пробовал было диктовать новую статью для «Русского вестника», но потом, извинившись, предложил Анне зайти вечером, часов в восемь. Придя вечером, Сниткина нашла Федора Михайловича в гораздо лучшем состоянии, он был разговорчив, гостеприимен. Признался, что ему понравилось, как она себя держала при первой встрече, - серьезно, почти сурово, не курила и вообще не походила на современных стриженых девиц. Постепенно они стали общаться свободно, и неожиданно для Анны Федор Михайлович вдруг начал рассказывать ей биографию своей жизни.

Этот вечерний разговор стал для Федора Михайловича первым за столь тяжелый последний год его жизни приятным событием. Уже на следующее утро после своей «исповеди» он написал в письме поэту Майкову: «Ольхин прислал мне лучшую свою ученицу... Анна Григорьевна Сниткина молодая и довольно пригожая девушка, 20 лет, хорошего семейства, превосходно кончившая гимназический курс, с чрезвычайно добрым и ясным характером. Работа у нас пошла превосходно...

Благодаря стараниям Анны Григорьевны Достоевскому удалось выполнить невероятные условия контракта с издателем Стелловским и за двадцать шесть дней написать целый роман «Игрок». «При конце романа я заметил, что стенографистка моя меня искренно любит, - писал Достоевский в одном из писем. -Хотя никогда не говорила мне об этом ни слова, а мне она все больше и больше нравилась. Так как со смерти брата мне ужасно скучно и тяжело жить, то я предложил ей за меня выйти... Разница в летах ужасная (20 и 44), но я все более и более убеждаюсь, что она будет счастлива. Сердце у ней есть, и любить она умеет».

Их помолвка состоялась буквально через месяц знакомства - 8 ноября 1866 года. Как вспоминала сама Анна Григорьевна, делая предложение, Достоевский очень волновался и, боясь получить прямой отказ, заговорил сначала о вымышленных персонажах якобы задуманного им романа: дескать, как вы считаете, могла бы молоденькая девушка, предположим, ее зовут Аня, полюбить нежно ее любящего, но старого и больного художника, к тому же обремененного долгами?

«Представьте, что этот художник - я, что я признался вам в любви и просил быть моей женой. Скажите, что вы бы мне ответили? - лицо Федора Михайловича выражало такое смущение, такую сердечную муку, что я наконец поняла, что это не просто литературный разговор и что я нанесу страшный удар его самолюбию и гордости, если дам уклончивый ответ. Я взглянула на столь дорогое мне, взволнованное лицо Федора Михайловича и сказала: - Я бы вам ответила, что вас люблю и буду любить всю жизнь!

Я не стану передавать нежные, полные любви слова, которые говорил мне в те незабвенные минуты Федор Михайлович: они для меня священны...»

Их свадьба состоялась 15 февраля 1867 года около 8 вечера в Измайловском Троицком соборе Санкт-Петербурга. Казалось, радости Анны Григорьевны не будет конца, но буквально уже через неделю суровая реальность напомнила о себе. Во-первых, против Анны выступил пасынок Достоевского Павел, расценивший появление новой женщины как угрозу своим интересам. «На меня у Павла Александровича сложился взгляд как на узурпатора, как на женщину, которая насильно вошла в их семью, где доселе он был полным хозяином, - вспоминала Достоевская.

Не имея возможности помешать нашему браку, Павел Александрович решил сделать его для меня невыносимым. Весьма возможно, что всегдашними своими неприятностями, ссорами и наговорами на меня Федору Михайловичу он рассчитывал поссорить нас и заставить нас разойтись». Во-вторых, на молодую жену постоянно клеветали другие родственники писателя, опасавшиеся, что она «урежет» размеры денежной помощи, которую раздавал им со своих гонораров Достоевский. Дело дошло до того, что уже через месяц совместной жизни постоянные скандалы настолько осложнили жизнь молодоженов. что Анна Григорьевна всерьез опасалась окончательного разрыва отношений.

Катастрофы, однако, не произошло - и главным образом, благодаря необыкновенному уму, решительности и энергичности самой Анны Григорьевны. Она заложила в ломбард все свои ценные вещи и уговорила Федора Михайловича тайком от родственников уехать за границу, в Германию, чтобы переменить обстановку и хотя бы недолго пожить вдвоем. Достоевский согласился на побег, объяснив свое решение в письме поэту Майкову: «Главных причин две. 1) Спасать не только душевное здоровье, но даже жизнь в известных обстоятельствах. .. 2) Кредиторы».

Планировалось, что поездка за границу займет всего три месяца, но благодаря расчетливости Анны Григорьевны ей на целых четыре года удалось вырвать любимого человека из привычного окружения, мешавшего ей стать полноправной супругой. «Наконец, наступила для меня полоса безмятежного счастья: не было денежных забот, не было лиц, стоявших между мною и мужем, была полная возможность наслаждаться его обществом».

Анна Григорьевна отучила мужа и от пагубного пристрастия к рулетке, сумев каким-то образом вызвать в его душе стыд за проигранные деньги. Достоевский в одном из писем к жене писал: «Надо мною великое дело совершилось, исчезла гнусная фантазия, мучившая меня почти десять лет (или, лучше, со смерти брата, когда я вдруг был подавлен долгами): я все мечтал выиграть; мечтал серьезно, страстно... Теперь же все кончено! Всю жизнь вспоминать это буду и каждый раз тебя, ангела моего, благословлять. Нет, уж теперь твой, твой нераздельно, весь твой. А до сих пор наполовину этой проклятой фантазии принадлежал».

В феврале 1868 года в Женеве у Достоевских родился, наконец, первый ребенок - дочь Софья. «Но недолго дано было нам наслаждаться нашим безоблачным счастьем. - писала Анна фигорьевна. - В первых числах мая стояла дивная погода, и мы, по настоятельному совету доктора, каждый день вывозили нашу дорогую крошку в парк, где она и спала в своей колясочке два-три часа. В один несчастный день во время такой прогулки погода внезапно изменилась, и, очевидно, девочка простудилась, потому что в ту же ночь у нее повысилась температура и появился кашель». Уже 12 мая она умерла, и горю Достоевских, казалось, не было границ.

«Жизнь как будто остановилась для нас; все наши мысли, все наши разговоры сосредоточивались на воспоминаниях о Соне и о том счастливом времени, когда она своим присутствием освещала нашу жизнь... Но милосердный господь сжалился над нашими страданиями: мы вскоре убедились, что господь благословил наш брак и мы можем вновь надеяться иметь ребенка. Радость наша была безмерна, и мой дорогой муж стал обо мне заботиться столь же внимательно. как и в первую мою беременность».

Позже Анна Григорьевна родила мужу еще двоих сыновей - старшего Федора (1871) и младшего Алексея (1875). Правда, супругам Достоевским еще раз выпал горький жребий пережить смерть своего ребенка: в мае 1878 года трехлетний Алеша умер от приступа эпилепсии.

Анна Григорьевна поддерживала мужа в тяжелые минуты, была для него и любящей женой, и душевным другом. Но помимо этого она стала для Достоевского, выражаясь современным языком, его литературным агентом и менеджером. Именно благодаря практичности и инициативе жены он сумел окончательно расплатиться со всеми долгами, которые годами отравляли ему жизнь. Анна Григорьевна начала с того. что. изучив тонкости издательского дела, решила сама печатать и продавать новую книгу Достоевского - роман «Бесы».

Она не стала снимать для этого помещение, а просто указала в газетных объявлениях домашний адрес п сама рассчитывалась с покупателями. К немалому удивлению мужа, буквально за месяц весь тираж книги уже был распродан, и Анна Григорьевна официально учредила новое предприятие: «Магазин книжной торговли Ф.М. Достоевского (исключительно для иногородних)».

Наконец, именно Анна Григорьевна настояла на том, чтобы семья навсегда покинула шумный Петербург - подальше от навязчивых и алчных родственников. Достоевские выбрали для жительства городок Старая Русса в Новгородской губернии, где они купили двухэтажный деревянный особняк.

Анна Григорьевна писала в воспоминаниях: «Время, проведенное в Руссе, составляет одно из прекраснейших моих воспоминаний. Дети были вполне здоровы, и за всю зиму ни разу не пришлось пригласить к ним доктора. чего не случалось, когда мы жили в столице. Федор Михайлович тоже чувствовал себя хорошо: благодаря спокойной, размеренной жизни и отсутствию всех неприятных неожиданностей (столь частых в Петербурге), нервы мужа окрепли, и припадки эпилепсии происходили реже и были менее сильные.

А как следствие этого, Федор Михайлович редко сердился и раздражался, и был всегда почти добродушен, разговорчив и весел... Наша повседневная жизнь в Старой Руссе была вся распределена по часам, и это строго соблюдалось. Работая по ночам, муж вставал не ранее одиннадцати часов. Выходя пить кофе, он звал детей, и те с радостью бежали к нему и рассказывали все происшествия, случившиеся в это утро, и про все, виденное ими на прогулке. А Федор Михайлович, глядя на них, радовался и поддерживал с ними самый оживленный разговор.

Я ни прежде, ни потом не видела человека, который бы так умел, как мой муж. войти в миросозерцание детей и так их заинтересовать своею беседою. После полудня Федор Михайлович звал меня в кабинет, чтобы продиктовать то, что он успел написать в течение ночи... Вечером же, играя с детьми, Федор Михайлович, под звуки органчика (Федор Михайлович сам купил его для детей, а теперь им забавляются и его внуки) танцевал со мною кадриль, вальс и мазурку. Муж мой особенно любил мазурку и, надо отдать справедливость, танцевал ее ухарски, с воодушевлением...»

Федор Достоевский - смерть и похороны

Осенью 1880 года семья Достоевских вернулась в Санкт-Петербург. Эту зиму они решили провести в столице - Федор Михайлович жаловался на плохое самочувствие, и Анна Григорьевна боялась доверить его здоровье провинциальным врачам. В ночь с 25 на 26 января 1881 года он работал как обычно, когда за этажерку с книгами упала его перьевая ручка. Федор Михайлович попытался отодвинуть этажерку, но от сильного напряжения у него пошла кровь горлом - в последние годы писатель страдал эмфиземой легких. Следующие два дня Федор Михайлович оставался в тяжелом состоянии, а вечером 28 января скончался.

Похороны Достоевского стали историческим событием: почти тридцать тысяч человек провожали его гроб в Алекеандро-Невскую лавру. Кончину великого писателя каждый русский человек переживал как национальный траур и личное горе.

Анна Григорьевна долго не могла смириться со смертью Достоевского. В день похорон мужа она дала обет посвятить всю остальную жизнь служению его имени. Анна Григорьевна продолжала жить прошлым. Как писала ее дочь Любовь Федоровна, «мама жила не в двадцатом веке, а осталась в 70-х годах девятнадцатого. Ее люди - это друзья Федора Михайловича, ее общество -это круг ушедших людей, близких Достоевскому. С ними она жила. Каждый, кто работает над изучением жизни или произведений Достоевского, казался ей родным человеком».

Анна Григорьевна умерла в июне 1918 года в Ялте и была похоронена на местном кладбище - вдали от Петербурга, от родных, от дорогой ей могилы Достоевского. В завещании она просила, чтобы ее захоронили в Александро-Невской лавре, рядом с мужем, и при этом не ставили отдельного памятника, а вырезали бы просто несколько строк. В 1968 году ее последняя воля была исполнена.

Через три года после смерти Анны Григорьевны знаменитый литературовед Л.П. Гроссман написал о ней: «Она сумела переплавить трагическую личную жизнь Достоевского в спокойное и полное счастье его последней поры. Она несомненно продлила жизнь Достоевскому. С глубокой мудростью любящего сердца Анне Григорьевне удалось разрешить труднейшую задачу - быть жизненной спутницей нервно-больного человека, бывшего каторжника, эпилептика и величайшего творческого гения».

Глава 16 из книги Игоря Гарина "Многоликий Достоевский", 1997, М., "Терра", 396 с.

КАК ВЫДЕЛАТЬСЯ В ЧЕЛОВЕКА

Построить человеческое общество на всем том, о
чем рассказал Достоевский, невозможно, но
общество, которое забудет то, о чем он
рассказал, не достойно называться человеческим.

У. X. Оден

Ф. М. Достоевский - М. М. Достоевскому:

Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь разгадывать
всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной,
ибо хочу быть человеком.

В возрасте 18 лет Достоевский уже определил свою генеральную задачу
разгадать человека. Отсюда непрерывный поиск - самого себя.

Из записной книжки:

При полном реализме найти в человеке человека... Меня зовут
психологом; неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю
все глубины души человеческой.

Из письма Н. Н. Страхову:

У меня свой особенный взгляд на действительность в искусстве, и
то, что большинство называет фанатическим и исключительным, то для меня
иногда составляет самую сущность действительного.

Достоевский пристально вглядывался в человеческую амбивалентность, в
сосуществование в одной душе идеала и подлости, считая, что разобраться в
блазоне и есть понять человека. Это его сквозная тема - от Голядкина до
Ивана Карамазова и Долгорукова. При всей примитивности фанатизма у него нет
однозначных героев, последний злодей способен вдруг "просветиться", а
жестокость пробуждает сострадание в самом очерствелом сердце. Достоевский
знал, что однозначность обесчеловечивает. В жертве всегда есть частица
палача. И палач - чья-то жертва.

Достоевский настойчиво требовал самоуважения ("самоуважение нам нужно,
наконец, а не самооплевание"), но, как никто другой, знал, что самоуважение
- это ликвидация самообмана, что это самопознание, то есть, снова-таки, если
хотите, саморазоблачение (которым он и занимался всю жизнь). Но
саморазоблачение, конечно же, не означает самооплевания (хотя у него самого
доходило и до последнего). Самоуважение - это неприятие человеческой
бесовщины, искоренение фанатизма в себе. Почему я так люблю писателей,
художников, поэтов, музыкантов боли? За духовное одолевание бесовства - в
себе...

Ю. Ф. Карякин обратил внимание на то, что Бобок написан Достоевским
одновременно с гимном жизни ("люблю жизнь для жизни"). И это правда из
правд: самые "черные" произведения мировой литературы написаны не против
жизни, а во имя очищения ее!

Самые мужественные люди - борцы с бесовством. Они знают, что бороться
бессмысленно и смертельно опасно, но не могут не бороться. Самоуважение не
позволяет...

Есть бесовщина самообмана и дурных идей и есть очищение от бесовства
правдой. А правду о себе никто не знает лучше, чем ты сам. У каждого есть
выбор: химеры или правда. Каждый делает его сам. Об этом все великие
творения человеческие.

Жизнь наша дурна... Отчего? Оттого, что люди дурно живут. А дурно живут
оттого, что люди плохи. Как же помочь этому делу? Переделать всех плохих
людей в хороших людей так, чтобы они жили хорошо, мы никак не можем, потому
что все люди не в нашей власти. Но нет ли среди всех людей таких, которые бы
были в нашей власти и которых мы могли переделывать из плохих в хороших?
Поищем. Если хоть одного такого мы переделаем из дурного в хорошего, то
все-таки на одного меньше будет плохих людей. А если каждый человек
переделает так хоть по одному человеку, то уже и вовсе хорошо будет. Поищем
же, нет ли такого хоть одного человека, над которым мы бы были властны и
могли бы переделать из дурного в хорошего? Глядь, один есть. Правда, очень
плохой, но зато он уже весь в моей власти, могу делать с ним, что хочу.
Плохой этот человек - я сам. И как ни плох он, он весь в моей власти! Давай
же возьмусь за него, авось и сделаю из него человека. А сделает каждый то же
самое над тем одним, над кем он властен, и станут все люди хороши,
перестанут жить дурно. А перестанут жить дурно и жизнь станет хорошая. Так
вот не худо бы помнить всякому.

Все лучшее в русской литературе - Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский,
Чехов - об этом... Можно сказать так: водораздел между великой и никчемной
литературой проходит между самообманом и самоосознанием. Искусство и
необходимо как способ самоосознания, как антисудьба. Гениальное произведение
искусства - это искусство рисовать подсознание человека, не украшая его, как
делал Руссо, а открывая правду подполья, как делал Достоевский.

"Слово, слово - великое дело!" И нет большего зла, чем язык "грешный,
празднословный и лукавый"...

И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый...

Сквозная мысль всех произведений Достоевского - как выделаться в
человека. А вот и ответ:

По-моему, одно: осмыслить и прочувствовать можно даже и верно и
разом, но сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в
человека. Тут дисциплина. Вот эту-то неустанную дисциплину над собой и
отвергают иные наши современные мыслители. Мало того: мыслители
провозглашают общие законы, т. е. такие правила, что все вдруг
сделаются счастливыми, без всякой выделки, только бы эти правила
наступили. Но если б идеал этот и возможен был, то с недоделанными
людьми не осуществились бы никакие правила, даже самые очевидные. Вот в
этой-то неустанной дисциплине и непрерывной работе самому над собой и
мог бы проявиться наш гражданин.

Смысл и главная философская идея Сна смешного человека - в презумпции
виновности! В признании первоисточника зла - себя самого! В "начни с себя"!
"Исполни сам на себе прежде, чем других заставлять, - вот в чем вся тайна
первого шага... Исполните на себе сами, и все за вами пойдут". Сон как
противоядие от бесов. Смешной тоже верит в идеал и не хочет видеть в зле
нормальное состояние людей: спасение не во всемирности, а в очищении себя.
Это ключевая идея: не человек зависит от мира, но мир - от человека, если
каждый сможет стать... смешным...

Но пуще всего не запугивайте себя сами, не говорите: "один в поле
не воин" и пр. Всякий, кто искренно захотел истины, тот уже страшно
силен. Не подражайте тоже некоторым фразерам, которые говорят
поминутно, чтобы их слышали: "Не дают ничего делать, связывают руки,
вселяют в душу отчаяние и разочарование!" и пр., и пр. Кто хочет
приносить пользу, тот и с буквально связанными руками может сделать
бездну добра.

Достоевский знал, что нетерпимость и нетерпение человеческое - зло, что
в человека "выделываются" не враз, но долгой, долгой работой, и что иного
пути нет. Эта идея плюс другая - "начни с себя" - еще одно предостережение
всем бесам, которые хотят - враз и с других. Бесовщина и начинается с того,
что долгому и тяжкому труду предпочитают "жажду скорого подвига".

Сколько огня и тепла ушло даром, сколько прекрасных молодых сил ушло
понапрасну без пользы общему делу и отечеству из-за того только, что
захотелось вместо первого шагу прямо шагнуть десятый.

Почему в романах Достоевского так много снов? Не претендуя на
единственность или универсальность ответа, я связываю сны Достоевского со
снами Фрейда: сны - подсознание, сны - говорящая совесть человека. Человек
бодрствует, совесть спит, человек засыпает, просыпается совесть.

Сны у Достоевского - подсознание у Фрейда, даже слова уже почти те же:

Али есть закон природы такой, которого не знаем мы и который
кричит в нас? Сон.

Это значит, что все уже давно зародилось и лежало в развратном
сердце моем, в желании моем лежало, но сердце еще стыдилось наяву и ум
не смел еще представить что-нибудь подобное сознательно. А во сне душа
сама представила и выложила, что было в сердце, в совершенной точности
и в самой полной картине и - в пророческой форме.

Кстати, и у Толстого - то же понимание сна:

Наяву можно себя обманывать, но сновидение дает верную оценку той
степени, до которой ты достиг.

Мы навязываем Достоевскому нашу идеологию торжества социального над
биологическим. Но знаток человеческих душ знал, где коренится зло. Человек
деспот по природе и любит быть мучителем, - говорил он. - Свойство палача в
зародыше находится в каждом человеке. Нет обидчиков, нет обижаемых: люди
устроены так, что всякий обижаемый есть одновременно и обидчик.

Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве
глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в каком устройстве
общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что
ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы духа
человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь
неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни
лекарей, ни даже судей _окончательных_, а есть Тот, который говорит:
"Мне отмщение и Аз воздам".

Нельзя уповать на один разум там, где так сильна воля.

Социалист, видя, что нет братства, начинает уговаривать на
братство... В отчаянии начинает делать, определять будущее братство,
соблазняет выгодой, толкует, учит, рассказывает, сколько кому от этого
братства выгоды придется...

Но безнадежно идти наперекор человеческим качествам и человеческой
природе, она возьмет свое. Декабристы, шестидесятники, народники верили,
что, стоит изменить общественную структуру и все чудесным образом изменится.
Достоевскому чужды разглагольствования о влиянии среды и воздействии других.
Зло не в среде, а внутри. Да и можно ли его самого понять из влияния среды -
набора исторических обстоятельств и социальных влияний, одинаково приложимых
к Тургеневу, Чернышевскому, Герцену, Петрашевскому, Нечаеву и Антонелли?..

Великая заслуга Достоевского - защита главного права человека: на
суверенитет, автономность. Отсюда - чрезмерность свободы и оборотная ее
сторона - мерзость абсолютно свободного человека. Отсюда - испытание
человека мерою зла. Отсюда - испытание его "арифметикой" и "философией",
дабы узнать, что же он собой представляет.

Достоевский страстно протестовал против овеществления человека и
материализации его духа. И против социализма он выступал потому, что считал
его детищем примитивизации бытия до голого распределения. Достоевский
предчувствовал кафкианский "процесс" обесчеловечивания человека, "падение" и
"чуму" Камю, "прекрасный новый мир" Хаксли, "полых людей" Элиота, "1984"
Оруэлла. И последним сном Раскольникова, садизмом поручика Жеребятникова,
записками из подполья - всем своим творчеством - восставал против
омассовления.

Не Голядкин ли, не Голядкин ли младший с его "я - ничего, я, как и
все", не двойник ли Голядкина - прототип того бесхребетного человека-массы,
человека без достоинства, без принципов, без лица, который стал главным всех
событий нашего века?

Не потому ли такой огромный интерес к подполью?

Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество к
прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости.

Сквозная тема Достоевского - человеческий самообман. Самообман как
форма самооправдания, как содержание человеческой психики, как ложь во
благо, ведущая к еще большему злу. Самообман как зловещая человеческая
перспектива видеть вещи под обманным углом зрения, превращающим гору в
точку.

В самом деле, люди сделали наконец то, что все, что налжет и
перелжет себе ум человеческий, им уже гораздо понятнее истины, и это
сплошь на свете. Истина лежит перед людьми по сту лет на столе, и ее
они не берут, а гоняются за придуманным, именно потому, что ее-то и
считают фантастичным и утопическим.

И вот слой за слоем снимает он лжепокровы, лакировку, напластования,
фальшивые мазки, обнажая человека без лжи и самообмана. Этим путем некогда
шел Гоголь, но не дошел, испугался того, что узрел, сошел с ума.

Человек безмерен, непредсказуем, незавершен. Он таит в себе потенциал
неслыханного зверства и извращения, но он же способен к бесконечному
совершенствованию и обновлению.

Чудо как это создана человеческая натура! Вдруг, и ведь вовсе не
из подлости, человек делается не человеком, а мошкой, самой простой
маленькой мошкой. Лицо его переменяется. Рост его делается ниже.
Самостоятельность совершенно уничтожается. Он смотрит вам в глаза ни
дать, ни взять, как мошка, ожидающая подачки.

Почти всех его героев объединяет крайняя степень ущемления личности и
крайние формы самоутверждения. Иногда человеческая злоба и ненависть доходит
до крайней точки. Ипполит буквально одержим идеей уничтожения. Его тешит
мысль о том, в какой просак попал бы суд, убей он, которому жить осталось
2-3 недели, десять человек разом. Нет, он не способен к убийству, но носит в
себе желание такового и радуется, что придумал безнаказанный способ...

Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека _русского
большинства_ и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону.

Его герои вовсе не заботятся о внутренней последовательности, охотно
следуя порыву, тяге, минутному побуждению. Асоциальное в человеке
инстинктивно, считает он. За поверхностным слоем соучастия и милосердия
слишком часто кроется безразличие и даже злорадство по поводу несчастья
ближнего: "странное внутреннее ощущение довольства, которое всегда
замечается даже в самых близких людях при внезапных несчастиях с их
ближними".

В человековедении вообще трудно полагаться на точную науку: "невозможно
допустить, чтоб она уже настолько знала природу человеческую, чтоб
безошибочно установить новые законы общественного организма". В человеке
слишком много иррационального, подсознательного, непредсказуемого. "Я не
знаю и не понимаю человека", - через сто лет после Достоевского скажет один
из его учеников.

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ МЫСЛИТЕЛЬ

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.

А. С. Пушкин

Человек должен беспрерывно чувствовать
страдание, иначе земля была бы бессмысленной.

Ф. М. Достоевский

Бытие только тогда и есть, когда ему грозит
небытие. Бытие только тогда и начинает быть,
когда ему грозит небытие.

Ф. М. Достоевский

Мне нравится, что в мире есть страданья,
Я их сплетаю в сказочный узор,
Влагаю в сны чужие трепетанья.

Обманы, сумасшествие, позор,
Безумный ужас - все мне видеть сладко,
Я в пышный смерч свиваю пыльный сор...

Стоп! А способен ли полый человек - страдать?..

Радость в страдании! Durch Leiden Freude! {Через страдание - радость
(нем.).} - восклицал Бетховен.

Науку изучил я
Страданий и услад
И в сладости страданья
Открыл блаженства яд.

(Впрочем, равно верны как потребность в терзании художника, так и
гетевское: "Если занимаешься искусством, о страдании не может быть и речи".)

Достоевский относился к тем трагическим мыслителям, наследникам
индо-христианских доктрин, для которых даже наслаждение - разновидность
страдания. Это не uncommon sense, не отсутствие здравого смысла, а
очистительная функция страдания, ведомая творцам всех святых книг.

Я страдаю, следовательно, существую...

Откуда эта запредельная тяга к страданию, где ее истоки? Почему дорога
к катарсису проходит через ад?

Есть такой редкий феномен, когда ангел и зверь поселяются в одно тело.
Тогда сладострастие уживается с чистотой, злодейство с милосердием и
страдание с наслаждением. Достоевский любил свои пороки и, как творец,
поэтизировал их. Но он был обнаженным религиозным мыслителем и, как мистик,
предавал их анафеме. Отсюда - невыносимость муки и апология ее. Вот почему
герои других книг страждут счастья, а его герои - страдания. Порок и чистота
гонят их к скорби. Вот почему его идеал быть не таким, каков он сам, жить не
так, как он живет. Отсюда и эти серафимоподобные герои: Зосима, Мышкин,
Алеша. Но и их он наделяет частицей себя - болью.

А может ли быть иначе? Как там у другого великого мистика?

И если бы горы стали горами бумаги, и моря - морями чернил, и
все деревья - стволами перьев, этого все равно не хватило бы, чтобы
описать страдание, существующее в мире...

Избежать зла и страдания можно лишь ценой отрицания свободы.
Тогда мир был бы принудительно добрым и счастливым. Но он лишился бы
своего богоподобия. Ибо богоподобие это прежде всего в свободе. Тот
мир, который сотворил бы бунтующий "эвклидов ум" Ивана Карамазова, в
отличие от Божьего мира, полного зла и страдания, был бы добрый и
счастливый мир. Но в нем не было бы свободы, в нем все было бы
принудительно рационализировано. Это изначально, с первого дня был бы
тот счастливый социальный муравейник, та принудительная гармония,
которую пожелал бы свергнуть "джентльмен с ретроградной и насмешливой
физиономией". Трагедии мирового процесса не было бы, но не было бы и
смысла, связанного со свободой. "Эвклидов ум" мог бы построить мир
исключительно на необходимости, и мир этот был бы исключительно
рациональным миром. Все иррациональное было бы из него изгнано. Но
Божий мир не имеет смысла, соизмеримого с "эвклидовым умом". Смысл этот
для "Эвклидова ума" есть непроницаемая тайна. "Эвклидов ум" ограничен
тремя измерениями. Смысл же Божьего мира может быть постигнут, если
перейти в четвертое измерение. Свобода есть Истина четвертого
измерения, она непостижима в пределах трех измерений. "Эвклидов ум"
бессилен разрешить тему о свободе.

Проблема свободы у Достоевского неотделима от проблемы зла. Больше
всего его мучила вековечная проблема сосуществования зла и Бога. И он лучше
своих предшественников разрешил эту проблему. Вот это решение в формулировке
Н. А. Бердяева:

Бог именно потому и есть, что есть зло и страдание в мире,
существование зла есть доказательство бытия Божьего. Если бы мир был
исключительно добрым и благим, то Бог был бы не нужен, то мир был бы
уже богом. Бог есть потому, что есть зло. Это значит, что Бог есть
потому, что есть свобода._

Он проповедовал не только сострадание, но и страдание. Он
призывал к страданию и верил в искупительную силу страдания. Человек -
ответственное существо. И страдание человека не невинное страдание.
Страдание связано со злом. Зло связано со свободой. Поэтому свобода
ведет к страданию. Путь свободы есть путь страдания. И всегда есть
соблазн избавить человека от страданий, лишив его свободы. Достоевский
- апологет свободы. Поэтому он предлагает человеку принять страдание,
как ее неотвратимое последствие. Жестокость Достоевского связана с этим
принятием свободы до конца. К самому Достоевскому применимы слова
Великого Инквизитора: "Ты взял все, что было необычайного, гадательного
и неопределенного, взял все, что было не по силам людям, а потому
поступил как бы не любя их вовсе". Это "необычайное, гадательное и
неопределенное" связано с иррациональной свободой человека. В страдании
видел Достоевский знак высшего достоинства человека, знак свободного
существа. Страдание есть последствие зла. Но в страдании сгорает зло.

Достоевский - самый страстный исследователь человеческого своеволия и
человеческой свободы, ее загадки, ее тайны, ее иррациональности и безумия,
ее мучительства и гибельности.

То, что называли "жестокостью" Достоевского, связано с его
отношением к свободе. Он был "жесток", потому что не хотел снять с
человека бремени свободы, не хотел избавить человека от страданий ценою
лишения его свободы... Весь мировой процесс есть задание темы о
свободе, есть трагедия, связанная с выполнением этой темы.

Человек не может быть рационализирован, потому что свободен. Свобода
есть иррациональная компонента бытия, вечно влекущая человека "по своей воле
пожить", препятствующая ему стать "фортепианной клавишей" или "штифтиком".
Подполье - неотъемлемая часть человека и бытия. Свобода - внешнее благо и
внутренняя опасность, величайшее добро и самое страшное зло. Амбивалентность
Достоевского - это амбивалентность свободы.

Достоевский потому и отрицал Хрустальный Дворец и грядущую гармонию,
основанную на уничтожении человеческой личности, что понимал
непредсказуемость и непланируемость человека. Но тот же Достоевский,
нарисовавший подпольного человека и сам болевший подпольем, отказал человеку
в нем, отказал в праве на Содом, оставив лишь право на Мадонну. Это -
главная точка пересечения мыслей Достоевского и Толстого. Самый
проницательный исследователь жизни отказался от жизни и стал идеологом
Хрустального Дворца - пусть не внешнего, так внутреннего. Самый великий
исследователь человечности отказался от человечности, от стихии, от бури и
лавы. Начав с борьбы Бога и дьявола в душах людей, Достоевский кончил
красотой, которая "спасет мир". Но мир нельзя "спасти" - знаем мы этих
"спасителей". Когда его спасают красотой, появляются бесы. Впрочем,
Достоевский и это предвидел, когда словами Ивана Карамазова говорил:
"Красота - это страшная и ужасная вещь". Говорил и - верил в
спасение.Страстно жаждал его. Все понимал и не хотел понять, что Спаситель -
один Бог, а все иные "спасители" - бесы...

Свобода добра подполагает свободу зла, свобода же зла ведет к
истреблению самой свободы как идеала. Всем своим творчеством Достоевский
предостерегал о таком перерождении свободы в своеволие, демонстрировал
мучительную неразрешимость проблемы свободы. Достоевский, как никто до него,
проник в тайну свободы, может быть, впервые, выяснил, что Истина Христова
есть Истина о свободе. Но, выяснив, дал ли он русским право на эту свободу?
Нет, все выяснив и все объяснив, нарисовав все сложности пути к свободе,
Достоевский отказал русским в свободе, в "горниле сомнений", во внутренней
тревоге, в иррациональности, в подполье. Лучше всех понимая, что без свободы
греха и зла, без испытания свободы невозможна жизнь, невозможно стремление к
Богу, говоря, что "через больное горнило сомнений моя Осанна прошла",
Достоевский, этот самый страстный защитник свободы совести, не будучи в
состоянии преодолеть "русскую идею" и российский менталитет, под конец жизни
начал "пасти народы", проповедовать шовинизм, империализм, панславизм,
антисемитизм и многое другое, полностью лишающее человека свободы,
закабаляющее его "великой идеей", делающее его все тем же "штифтиком" в
руках сил зла. Пропустив через "горнило сомнений" себя и всех своих героев,
Достоевский отказал в этом праве своему народу. Как у всех вышедших из
"Домостроя", свобода испугала даже своего самого горячего поклонника и
панегириста. Оказалось, что несвободным человека делает не только
безудержная и безмерная свобода, но и вековая история несвободы.
Свобода для Достоевского не право, а обязанность, долг. Свобода - не
легкость, а тяжесть. Не человек требует от Бога свободы, но Бог от человека.
Именно в такой свободе - богоподобие.

Поэтому Великий Инквизитор упрекает Христа в том, что Он
поступал, как бы не любя человека, возложив на него бремя свободы. Сам
Великий Инквизитор хочет дать миллиону миллионов людей счастье
слабосильных младенцев, сняв с них непосильное бремя свободы, лишив их
свободы духа.

Отрицание свободы духа для Достоевского есть соблазн антихриста.
Авторитарность есть антихристово начало. Это есть самое крайнее
отвержение авторитета и принуждения, какое знает история
христианства...

Страдание - главный результат свободы. Совесть - тоже. Отказ от свободы
облегчил бы страдание, обеспечил бы безмятежность животности...

Принятие свободы означает веру в человека, веру в дух. Отказ от
свободы есть неверие в человека. Тайна Распятия есть тайна свободы.
Распятый Бог свободно избирается предметом любви. Христос не насилует
своим образом. Если бы Сын Божий стал царем и организовал бы земное
царство, то свобода была бы отнята от человека.

Христос потому молчит в Легенде о Великом Инквизиторе, что истина о
свободе, носителем которой он является, неизреченна. "Его кроткое молчание
убеждает и заражает сильнее, чем вся сила аргументации Великого
Инквизитора".

Свобода духа человеческого не совместима со счастьем людей, она
аристократична и возможна, главным образом, для избранников.

Может быть, отказывая собственному народу в свободе, был прав Федор
Михайлович, исследуя пути от "безграничной свободы" к "безграничному
деспотизму"? Может, сознательно отказывал, считая, что не созрел народ до
свободы? Ибо страшно освобождение рабов... Нет, ни один народ не преодолел
рабство рабством. Ни один не стал свободным без метафизического "билля о
правах". Именно такого билля нет у Достоевского. Как у большинства русских,
у него много о духе и мало о праве, законе, регламенте, порядке. Нигде у
Достоевского я не нашел свободы, которая - закон, равный для всех. И здесь
он - самый русский изо всех русских...

Как никто другой, Достоевский страшился своеволия, революции, понимая
сокрушительную мощь русской стихии. Как никто, разоблачал бесов. Как кошмар
давила его мысль об опасности в без того деспотической стране "безграничного
деспотизма". И этот же Достоевский приложил руку к тому, чего больше всего
страшился: отказав бесам в праве на "принудительное счастье", он "соблазнял"
русских, может быть, еще худшим: национальным чванством, мессианством,
освободительной функцией, "нашим Константинополем". Патриотизм - хорошая
штука, когда любят свою землю. Патриотизм - страшная вещь, когда посягают на
чужую, когда кого-то "освобождают" или "исполняют интернациональный долг",
происходящий из "всемирности" и "всечеловечности"...

Все творчество Достоевского есть вихревая антропология. В ней все
открывается в экстатически огненной атмосфере, доступ к знанию
Достоевского имеют лишь те, которые вовлечены в этот вихрь. В
антропологии Достоевского нет ничего статического, ничего застывшего,
окаменевшего, все в ней динамично, все в движении, все - поток
раскаленной лавы. Достоевский завлекает в темную бездну, разверзающуюся
внутри человека. Он ведет через тьму кромешную. Но и в этой тьме должен
воссиять свет. Он хочет добыть свет во тьме. _Достоевский берет
человека отпущенным на свободу, вышедшим из-под закона, выпавшим из
космического порядка и исследует судьбу его на свободе, открывает
неотвратимые результаты путей свободы_. Достоевского прежде всего
интересует судьба человека в свободе, переходящей в своеволие.

Н. А. Бердяев считал главным в Достоевском бурный и страстный динамизм
человеческой природы, огненный, вулканический вихрь идей - вихрь, человека
разрушающий и... очищающий. Эти идеи - не платоновские эйдосы, первообразы,
формы, но - "проклятые вопросы", трагические судьбы бытия, судьбы мира,
судьбы духа человеческого. Сам Достоевский был человеком опаленным,
сжигаемым внутренним адским огнем, необъяснимым и парадоксальным образом
обращающимся в огнь небесный.

Достоевскому дано было познать человека в страстном, буйном,
исступленном движении, в исключительной динамичности. Ничего
статического нет у Достоевского. Он весь в динамике духа, в огненной
стихии, в исступленной страсти. Все совершается у Достоевского в
огненном вихре, все кружится в этом вихре. И когда мы читаем
Достоевского, мы чувствуем себя целиком увлеченными этим вихрем.
Достоевский - художник подпочвенного движения духа. В этом бурном
движении все сдвигается со своих обычных мест и поэтому художество его
обращено не к устоявшемуся прошлому, как художество Толстого, а к
неведомому грядущему. Это - пророческое художество.

Мучимый проблемой теодицеи, Достоевский не знал, как примирить Бога и
миротворение, основанное на зле и страдании.

С одной стороны, он не мог примириться с миром, основанным на
страдании невинном. С другой стороны, он не принимает мира, который
хотел бы создать "Эвклидов ум", т. е. мир без страданий, но и без
борьбы. Свобода порождает страдания. Достоевский не хочет мира без
свободы, не хочет и рая без свободы, он более всего возражает против
принудительного счастья.

Можно сказать, что тема столкновения личности и мировой гармонии - одна
из центральных у Достоевского. В гармонии человек - лишь штифтик мирового
механизма. К тому же человек отнюдь не благоразумное существо, но творение
во многом иррациональное, абсурдное, легко кладущее жизнь "за идею", на
поверку не стоящую выеденного яйца. Не исключено, что именно страдание -
главная причина возникновения сознания. Человек подпольный, подсознательный
не согласен на мировую гармонию, где он будет лишь средством:

Свое собственное, вольное и свободное хотение, свой собственный,
хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы
до сумасшествия, - вот это-то и есть та самая, самая выгодная выгода,
которая ни под какую классификацию не подходит и которой все системы и
теории постепенно разлетаются к черту.

У Данте человек был членом иерархической системы ограниченного
маленького мира с Богом над ним и адом под ногами. У Шекспира мир обращается
в арену шипучей игры человеческих сил и страстей, небо и подземелье его мало
интересуют. У Достоевского мир Данте и мир Шекспира как бы накладываются
друг на друга: Бог и дьявол, небо и ад перемещаются в человеческие глубины,
все, что у Данте происходило вне человека, все, что у Шекспира было
действием человека, все это у Достоевского перемещается внутрь человека:
"Бездна разверзлась в глубине самого человека и там вновь открылся Бог и
диавол, небо и ад".

Только Ницше и Киркегор могут разделить с Достоевским славу
зачинателей новой эры. Эта новая антропология учит о человеке как о
существе противоречивом и трагическом, в высшей степени
неблагополучном, не только страдающем, но и любящем страдания.
Достоевский более пневматолог, чем психолог, он ставит проблемы духа, и
о проблемах духа написаны его романы. Он изображает человека,
проходящего через раздвоение. У него появляются люди двоящихся мыслей.
В человеческом мире Достоевского раскрывается полярность в самой
глубине бытия, полярность самой красоты... Достоевский раскрывает
глубину преступления и глубину совести. Иван Карамазов объявляет бунт,
не принимает мира Божьего и возвращает билет Богу на вход в мировую
гармонию. Но это лишь путь человека.

Все миросозерцание Достоевского было связано с идеей личного
бессмертия. Без веры в бессмертие ни один вопрос не разрешим. И если бы
не было бессмертия, то Великий Инквизитор был бы прав.
Творчество Достоевского насквозь эсхатологично, оно интересуется
лишь конечным, лишь обращенным к концу. В Достоевском профетический
элемент сильнее, чем в каком-либо из русских писателей. Он обозначал
внутреннюю катастрофу, с него начинаются новые души.

Не будем заниматься схоластикой, выясняя, что дал Достоевский
экзистенциализму и что взял у него. Достоевскому уже было известно многое из
того, что открыл в человеке экзистенциализм и что он еще откроет. Судьба
индивидуального сознания, трагическая несообразность бытия, проблемы выбора,
ведущий к своеволию бунт, верховное значение личности, конфликт личности и
общества - все это всегда было в центре его внимания.

Употребляя современное выражение, скажет позже Бердяев, можно было бы
утверждать, что русская философия, религиозно окрашенная, хотела быть
экзистенциальной, в ней сам познающий и философствующий был экзистенциален,
выражал свой духовный и моральный опыт, целостный, а не разорванный опыт.

И тон этой философии задал Достоевский: "Величайшим русским метафизиком
и наиболее экзистенциальным был Достоевский".

Записки из подполья - увертюра к экзистенциализму, парадоксалист -
завершенная экзистенция. Он отрицает общественное, его отталкивает "подлец
Зверьков", "козявка Ферфичкин", "тупица Трудолюбов", все те, кто поклоняется
успеху, чин почитает за ум и с юности толкует о теплых местечках. Но он же
осознает себя одним из эврименов, которых презирает.

Можно бесконечно разглагольствовать об отличии экзистенциальности от
экзистенциализма, об известных отречениях Марселя, Хайдеггера и Камю, о
бесконечных наших спекуляциях вокруг этих понятий - важно не это.
Экзистенциализм поставил в центр философии человеческое сознание, проблему
подлинности человеческого существования, свободы и ответственности за нее,
абсурда и трагичности бытия, веры и отчаяния, вины и страдания, поэтому быть
углубленным в человека и оставаться неэкзистенциальным - невозможно.

Естественно, ничто не ново под луной. Запискам из подполья
предшествовал Племянник Рамо, Достоевскому - Паскаль и Киркегор. В нем
вообще много от личностей Паскаля и Киркегора, не говоря уж о родственном
мироощущении. Все они одинаково относились к отчаянию, абсурду бытия, оценке
разума. Все они охвачены сомнениями, тревогой, одержимы бесконечным
самоиспытанием, все ставят нескончаемый эксперимент над собой, имеющий целью
определить, способно ли добро в них самих восторжествовать над злом. Все они
ищут выходы из безвыходных положений, оговаривают себя, сочиняют свою жизнь,
как затем Гантенбайн. Всех тревожит феномен безумия и все чувствуют себя
людьми, загнанными в угол. Даже манера, стиль, дух, тип мышления, форма
изложения мысли, неокончательность, неопределенность, возможность
многочисленных трактовок, напряженность сближают их.

В романах Достоевского вопрос о смысле бытия ставится с той
напряженностью, которая обязывает к крайним решениям. Жизнь - ложь,
_или_ она вечна.

Все творчество Достоевского, в сущности, есть философия в образах,
причем высшая, незаинтересованная философия, не призванная что-либо
доказать. И если кто-то пытается Достоевским что-либо доказать, то это лишь
свидетельствует о несоизмеримости с Достоевским.

Это не абстрактная философия, но художественная, живая, страстная, в
ней все разыгрывается в человеческих глубинах, в душевном пространстве, идет
непрерывная борьба сердца и ума. "Ум ищет божества, а сердце не находит..."
Его герои - человеко-идеи, живущие глубокой внутренней жизнью, подспудной и
невыразимой. Все они - вехи будущей философии, где ни одна идея не отрицает
другую, где вопросы не имеют ответов и где сама определенность есть абсурд.

Все хорошо, все позволено, ничто не является отвратительным - это язык
абсурда. И никто, кроме Достоевского, считал Камю, не умел придать миру
абсурда такого близкого и такого мучительного очарования.

Мы имеем дело не с абсурдным творчеством, но с творчеством, в
котором ставится проблема абсурда.
Ответ Достоевского - унижение, "стыд", как выражается Ставрогин.
Абсурдное произведение, напротив, не дает никакого ответа, вот и вся
разница. Отметим в заключение: в спор с абсурдом вступает не
христианский характер творчества Достоевского, а то, что оно возвещает
бессмертие. Можно быть христианином и человеком абсурда. Есть
христиане, не верующие в потустороннюю жизнь. Что касается
художественного произведения, можно было бы уточнить один из подходов к
его анализу с позиций абсурда... Он подводит к вопросу об "абсурдности
Евангелия". Он освещает плодотворную и многообещающую идею, что
убеждения не исключают неверия. Напротив, мы видим, как автор "Бесов",
проторивший эти пути, в итоге избирает совершенно иное направление.
Поразительный ответ своим героям, Достоевского - Кириллову, можно
действительно резюмировать в следующих словах: жизнь ложь, и она -
вечна.

Понимание абсурда существовало задолго до того, как его проблема
возникла в экзистенциализме. "И никому, конечно, не удавалось придать
абсурдному миру такой понятной и такой мучительной притягательности, как
Достоевскому". Но у Достоевского абсурд возникал не от бытия, а от безбожия.
Он не был концом - только предупреждением. Но ведь и у Камю абсурд - не
конец, а начало пути, он имеет смысл лишь постольку, поскольку с ним не
соглашаются.

Естественно, к своим "помазанникам абсурда" Достоевский относится без
энтузиазма молодого Камю - его религия берет верх над их абсурдом. Но это ли
важно? Важен тот тревожный, будоражащий мир, который открылся ему в еще
кажущихся чудовищными, а на самом деле в нормальных душах героев, и который
- уже без надрыва и развенчания - стал нормой героев Андре Жида, Мальро,
Сартра, Камю.

Даже если своими героями Достоевский всего лишь исследовал трагедию
отчуждения, пути и ограничения свободы, логику абсурда, то чем все это
отличалось от идей перечисленных авторов, делавших то же самое и с тех же
исходных позиций? Наши присяжные отвечают: выводами, но разве вывод Чумы о
том, что каждый человек ответствен за все происходящее в мире, не тождествен
пафосу Достоевского-гуманиста?

Приговор Достоевского - это не просто эссе об абсурде существования, но
вполне сформированная философия абсурда, близкая Камю по стилю, логике и
даже терминологии.

Герой Приговора, очередной подпольный, понимает бесполезность протеста
против природы, но в подчинении ей видит глубокое неуважение к человечеству.
Позже, отталкиваясь от Приговора, как от исходной точки, Камю будет искать
уязвимое место в логике самоубийцы и найдет его не в устранении абсурда, а в
погружении в него.

Разве не показательно, что все самоубийцы Достоевского говорят языком
Мифа о Сизифе? Разве не симптоматично, что Кириллов, этот типичный персонаж
драмы абсурда, открывающий галерею героев абсурда в литературе, не входит в
противоречие с героическим стоицизмом Мифа о Сизифе?

Как и парадоксалист из Приговора, Кириллов - персонаж, чья философия с
предельной логикой воплощается в жизнь. Он решает типично экзистенциальную
задачу преодоления страха бытия. Жизнь есть боль, жизнь есть страх, ичеловек
несчастен, - говорит этот бес чуть ли не словами Камю. Жизнь дается теперь
за боль и страх, и тут весь обман... Всякий, кто хочет главной свободы, тот
должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя, тот тайну обмана узнал. Даже
то обстоятельство, что Кириллов - игрушка в руках другого беса,
Верховенского, является снова-таки экзистенциальным проявлением
"индифферентности" человека абсурда. Достоевский здесь не просто
экзистенциален. Он вскрывает сами корни абсурда. Кириллов хочет убить себя,
чтобы стать Богом, заявить о себе высшим своеволием, на которое способен.

Философия логического самоубийцы привлекала к себе автора Мифа о
Сизифе. Камю считал, что герой Приговора предельно четко рисует человеческий
удел:

Так как на вопросы мои о счастье я через мое же сознание получаю
от природы лишь ответ, что могу быть счастлив не иначе, как в гармонии
целого, которой я не понимаю, и очевидно для меня, и понять никогда не
в силах -
Так как природа не только не признает за мной права спрашивать у
нее отчета, но даже и не отвечает мне вовсе - и не потому, что не
хочет, а потому, что и не может ответить -
Так как я убедился, что природа, чтоб отвечать мне на мои
вопросы, предназначила мне (бессознательно) _меня же самого_ и отвечает
мне моим же сознанием (потому что я сам это все говорю себе) -
Так как, наконец, при таком порядке, я принимаю на себя в одно и
то же время роль истца и ответчика, подсудимого и судьи и нахожу эту
комедию, со стороны природы, совершенно глупою, а переносить эту
комедию, с моей стороны, считаю даже унизительным -
То, в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и
подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло
произвела меня на страдание, - вместе со мною к уничтожению... А так
как природу я истребить не могу, то и истребляю себя одного,
единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого.

Для Кириллова, как затем для Ницше, убить Бога - значит самому
стать Богом, осуществить на земле ту вечную жизнь, о которой говорится
в Евангелии.
Но если этого метафизического преступления достаточно, чтобы
человек осуществил себя, зачем же самоубийство? Зачем стреляться и
покидать сей мир, если свобода же завоевана? Здесь есть противоречие.
Кириллов это понимает, поскольку он добавляет: "Если сознаешь - ты царь
и уже не убьешь себя сам, а будешь жить в самой главной славе". Но
людям это не известно. Они "этого" не чувствуют. Как во времена
Прометея, они питают пустые надежды. Они нуждаются в том, чтобы им
указали путь, и не могут обойтись без проповеди. Кириллов должен убить
себя из любви к человечеству. Он должен указать братьям царственный и
трудный путь, первым вступив на него. Это педагогическое самоубийство.
Таким образом, Кириллов приносит себя в жертву. Однако если он и
распят, обманут он не будет. Он - человекобог, убежденный, что после
смерти нет ничего, проникнутый евангельской тоской. "Я несчастен, -
говорит он, - ибо _обязан_ заявить своеволие. Но после его смерти люди
наконец поймут и станут царями на земле, где воссияет слава человека.
Выстрел Кириллова подаст сигнал к последней революции. Так что его
толкает на смерть не отчаяние, а любовь к ближнему. Перед самым
кровавым финалом своей немыслимой духовной эпопеи Кириллов произносит
слова, древние, как само человеческое страдание: "Все хорошо".

Но и экзистенциалист Достоевский удивительный: удивительный снова-таки
своей множественностью, сочетанием сложности и простоты. Взыскующий смысла
жизни, опробовавший самые экстремальные характеры, он на вопрос, что же
такое живая жизнь, отвечает: это должно быть нечто ужасно простое, самое
обыденное, и до того простое, что мы никак не можем поверить, чтобы оно было
так просто, и, естественно, проходим мимо вот уже многие тысячи лет, не
замечая и не узнавая.

Экзистенциальность Достоевского и близка, и далека асбурду
существования - и было бы странным, будь она только далека или только
близка. Большинством своих героев он утверждает этот абсурд, но Макаром
Ивановичем учит подростков "преклониться" человеку ("невозможно и быть
человеку, чтобы не преклониться"), большинством своих героев он утверждает
незыблемость бытия и тут же противопоставляет ей чудо - чудо, в которое
верит. В этом весь Достоевский, своей огромностью превосходящий блеск и
яркость мысли Камю.

Мы говорим: экзистенциалисты извратили Достоевского, довели его до
абсурда. Но так ли это? Не слишком ли часто там, где Достоевскому виделся
тупик, Камю находил выход. Герой Приговора кончает с собой, проклиная все
мироздание, герой Постороннего накануне казни ощущает свою связь с миром:

Взирая на это ночное небо, я в первый раз открыл свою душу
ласковому равнодушию мира. Я постиг, как подобен он мне, братски
подобен, понял, что я был счастлив и все еще могу назвать себя
счастливым.

Достоевский - один из родоначальников экзистенциального понимания
свободы: как трагической судьбы, как бремени, как вызова миру, как
трудноопределимого соотношения долга и обязательств. Почти все его герои
отпущены на свободу и не знают, что с нею делать. Достоевский экзистенциален
и тогда, когда отрицает зависимость нравственной ответственности личности от
"среды", лишенной устойчивости, и тогда, когда видит свободу в сугубо
индивидуальной ответственности.

Отправной вопрос экзистенциализма, делающий его всегда современной
философией, - как жить в мире, где "все дозволено"? Затем следует второй,
более общий: что делать человеку со своей свободой? Раскольниковым, Иваном
Карамазовым, парадоксалистом, Великим Инквизитором, Ставрогиным пытается
Достоевский, не боясь результатов, додумать эти проклятые вопросы до конца.

Уже в Бедных людях начинается одна из его главных тем: сколько ни
унижен человек, больше всего на свете он дорожит своей личностью - и никому
(никому!) не дано права покуситься на свободу другого. Никто не должен
облагодетельствовать другого насильно. Тем более никто не вправе вершить суд
над другим.

Не надо быть безличностью, но именно надо стать личностью, даже гораздо
в высочайшей степени, чем та, которая теперь определилась на Западе, пишет
он. Личность для Достоевского - выше и больше всех царств и миров, всех
историй, всех прогрессов и утопий - и не вымышленный идеальный человек, а
реальный, пусть даже подпольный со всеми его pro и contra. Именно подпольный
во весь голос ратует за сохранение индивидуальности и против покушений
любителей рода человеческого обратить живую личность в автомат, "органный
штифтик". Бунт всех его антигероев - чисто экзистенциальный протест личности
против стадного существования. "Все позволено" Ивана Карамазова - это
единственное выражение свободы, скажет затем Камю. Нельзя сказать, что так
думал сам Достоевский (этим он и отличался от европейца), но я не стал бы
интерпретировать его "все позволено" лишь в ироническом или негативном
плане. Личности, может быть, все позволено, ибо святой не имеет выбора, но
надо выделаться в личность - такова расширительная интерпретация, вытекающая
не из одного произведения, а из всего творчества писателя.

Человек Достоевского одинок перед миром и беззащитен: один на один.
Лицом к лицу пред всем нечеловеческим человеческим. Боль одиночества,
отчуждение, герметичность внутреннего мира - сквозные темы его творчества.
Достоевскому и в жизни нравились люди, склонные к одиночеству и тоске.
Помню, читаем в Записках из Мертвого дома, что несмотря на сотни товарищей,
я был в страшном уединении, и я полюбил, наконец, это уединение. Одинокий
душевно, я пересматривал всю прошлую жизнь мою и благословлял судьбу за то,
что они послали мне это уединение...

В другой раз он писал:

Я был в таком скверном настроении и напряжении, что ощущал в себе
потребность заключиться в самом себе и тосковать одному. Тяжело мне
было садиться за письмо, да и что бы я написал? Об моей тоске?

Не имея возможности на каторге быть одному, Достоевский жаловался:

Были и у меня минуты, когда я ненавидел всякого встречного, правого и
виноватого, и смотрел на всех как на воров, которые крали у меня мою жизнь
безнаказанно.

В соприкосновении с другими Достоевский и его герои одиноки, но и
Достоевскому, и его героям соприкосновение необходимо, как катализатор:
другой прямо-таки возбуждает, электризует их. Человек, пишет Достоевский,
никогда не чувствует себя так сильно, никогда так не активен, как в
столкновении с другим человеком, с другой личностью: сила в противодействии.
Все его персонажи испытывают страстное желание контакта, общения, обретения
слушателя, самовыражения: они и сближаются, чтобы говорить, выговориться,
саморазоблачиться, и даже разоблачаясь в одиночку, обращаются к другим.
Почти все его герои постоянно стремятся забежать вперед каждому сознанию,
каждой чужой мысли о себе, каждой точке зрения на себя.

Достоевскому - пусть в меньшей степени, чем затем Кафке, - свойствен
экзистенциальный страх перед жизнью, страх, помимо прочего, рожденный
множественностью возможных решений. Можно сказать так: выбор обрекает
сознание на страдание, ведь у всех "да" есть свои "нет". Поэтому в его
экзистенции все уравновешено: Ставрогин - Мышкиным, Иван Карамазов - Алешей,
даже Версилов - Макаром Ивановичем. На каждое "плохо" есть свое "хорошо", на
каждое безверие своя вера, на всякий мрак свой свет.
Тем не менее, чем настойчивее он искал спасение своим героям, тем
явственнее - от романа к роману - становился внутренний разлад. Иван
Карамазов неизмеримо трагичнее Раскольникова, так же как Раскольников -
Голядкина. Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько
стоит? - восклицает мудрец-преступник Достоевский-Иван...

Достоевский Фёдор Михайлович
Имя при рождении:	Фёдор Михайлович Достоевский
Псевдонимы:	Д.; Друг Кузьмы Пруткова; Зубоскал; -ий, М.; Летописец; М-ий; Н. Н.; Пружинин, Зубоскалов, Белопяткин и К° [коллективный]; Ред.; Ф. Д.; N.N.
Дата рождения:
Место рождения:	Москва, Российская империя
Дата смерти:
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
	Российская империя
Род деятельности:	Gрозаик, переводчик, философ
Годы творчества:
Направление:
Язык произведений:

Биография

Происхождение

Расцвет творчества

Семья и окружение

Поэтика Достоевского

Политические взгляды

Библиография

Произведения

Повести и рассказы

Дневник писателя

Стихотворения

Отечественные исследования

Зарубежные исследования

Английский язык

Немецкий язык

Памятники

Мемориальные доски

В филателии

Достоевский в культуре

Фильмы о Достоевском

Текущие события

Фёдор Михайлович Достоевский (дореф. Ѳедоръ Михайловичъ Достоевскій ; 30 октября 1821, Москва,Российская империя - 28 января 1881, Санкт-Петербург, Российская империя) - один из самых значительных и известных в мире русских писателей и мыслителей.

Биография

Происхождение

По линии отца, Достоевские - одна из ветвей рода Ртищевых, который берёт своё начало от Аслан-Челеби-мурзы, крещённого московским князем Дмитрием Донским. Ртищевы входили в ближайшее окружение князя Серпуховского и Боровского Ивана Васильевича, который в 1456 году, рассорившись с Василием Тёмным, уехал в Пинск, находящийся в то время в составе Великого княжества Литовского. Там Иван Васильевич стал князем Пинским. Степану Ртищеву он пожаловал сёла Калечино и Леповицу. В 1506 году сын Ивана Васильевича, Фёдор, пожаловал Даниле Ртищеву часть села Достоева в Пинском повете. Отсюда и «Достоевские». Предки писателя по отцовской линии с 1577 года получили право на использование Радвана - польского дворянского герба, основным элементом которого была Золотоордынская тамга (тавро, печать). Отец Достоевского много пил и был чрезвычайно жесток. «Мой дед Михаил, - сообщает Любовь Достоевская, - обращался всегда очень строго со своими крепостными. Чем больше он пил, тем свирепее становился, до тех пор, пока они, в конце концов, не убили его».

Мать, Мария Федоровна Нечаева (1800-1837), дочь купца III гильдии Федора Тимофеевича Нечаева (1769-1832), происходившего из старых посадских города Боровска Калужской губернии, родилась в московской разночинной семье, где были купцы, сидельцы в лавках, лекари, универсанты, профессора, художники, духовные особы. Её дед по матери, Михаил Федорович Котельницкий (1721-1798), родился в семье священника Фёдора Андреева, окончил Славяно-греко-латинскую академию и заступил после смерти отца на его место, став священником церкви Николая Чудотворца в Котельниках.

Юность писателя

Фёдор Михайлович Достоевский родился 30 октября (11 ноября) 1821 года в Москве. Он был вторым из 7 детей, оставшихся в живых.

Когда Достоевскому было 16 лет, его мать умерла от чахотки, и отец отправил старших сыновей, Фёдора и Михаила (впоследствии также ставшего писателем), в пансион К. Ф. Костомарова в Петербурге.

1837 год стал важной датой для Достоевского. Это год смерти его матери, год смерти Пушкина, творчеством которого он (как и его брат) зачитывался с детства, год переезда в Петербург и поступления в Главное инженерное училище. В 1839 году его отец был убит, возможно, это сделали его крепостные крестьяне. Достоевский участвовал в работе кружка Белинского. За год до увольнения с военной службы Достоевский впервые перевёл и издал «Евгению Гранде» Бальзака (1843). Год спустя вышло в свет его первое произведение «Бедные люди», и он сразу стал знаменитым: В. Г. Белинский высоко оценил это произведение. Но следующая книга «Двойник» натолкнулась на непонимание.

Вскоре после публикации «Белых ночей» писатель был арестован (1849) в связи с «делом Петрашевского». Хотя Достоевский отрицал предъявленные ему обвинения, суд признал его «одним из важнейших преступников».

Каторга и ссылка

Суд и суровый приговор к смертной казни (22 декабря 1849) на Семёновском плацу был обставлен как инсценировка казни. В последний момент осуждённым объявили о помиловании, назначив наказание в виде каторжных работ. Один из приговорённых к казни,Николай Григорьев, сошёл с ума. Ощущения, которые он мог испытывать перед казнью, Достоевский передал словами князя Мышкина в одном из монологов в романе «Идиот».

Во время короткого пребывания в Тобольске на пути к месту каторги (11-20 января 1850) писатель встретился с жёнами сосланных декабристов: Ж. А. Муравьёвой, П. Е. Анненковой и Н. Д. Фонвизиной. Женщины подарили ему Евангелие, которое писатель хранил всю жизнь.

Следующие четыре года Достоевский провёл на каторге в Омске. Сохранились воспоминания одного из очевидцев каторжной жизни писателя. Впечатления от пребывания в остроге нашли потом отражение в повести «Записки из Мёртвого дома». В 1854 году Достоевский был освобождён и отправлен рядовым в седьмой линейный сибирский батальон. Во время службы в Семипалатинске он подружился с Чоканом Валихановым, будущим известным казахским путешественником и этнографом. Здесь же у него начался роман с Марией Дмитриевной Исаевой, которая была замужем за учителем гимназии Александром Исаевым, горьким пьяницей. Через некоторое время Исаева перевели на место судебного заседателя в Кузнецк. 14 августа 1855 года Фёдор Михайлович получил письмо из Кузнецка: муж М. Д. Исаевой скончался после долгой болезни.

18 февраля 1855 года умер император Николай I. Достоевский написал верноподданническое стихотворение, посвящённое его вдове, императрице Александре Фёдоровне, и в результате стал унтер-офицером. 20 октября 1856 года Достоевский был произведён в прапорщики.

6 февраля 1857 года Достоевский обвенчался с Марией Исаевой в русской православной церкви в Кузнецке. Сразу после венчания они отправились в Семипалатинск, но по дороге у Достоевского произошёл эпилептический припадок, и они на четыре дня остановились в Барнауле. 20 февраля 1857 года Достоевский и его жена вернулись в Семипалатинск.

Период заключения и военной службы был поворотным в жизни Достоевского: из ещё не определившегося в жизни «искателя правды в человеке» он превратился в глубоко религиозного человека, единственным идеалом которого на всю последующую жизнь стал Христос.

В 1859 году в «Отечественных записках» Достоевский опубликовал свои повести «Село Степанчиково и его обитатели» и «Дядюшкин сон».

После ссылки

30 июня 1859 года Достоевскому выдали временный билет № 2030, разрешающий ему выезд в Тверь, и 2 июля писатель покинул Семипалатинск. В 1860 году Достоевский с женой и приёмным сыном Павлом вернулся в Петербург, но негласное наблюдение за ним не прекращалось до середины 1870-х годов. С начала 1861 года Фёдор Михайлович помогал брату Михаилу издавать собственный журнал «Время», после закрытия которого в 1863 году братья начали выпускать журнал «Эпоха». На страницах этих журналов появились такие произведения Достоевского, как «Униженные и оскорблённые», «Записки из мёртвого дома», «Зимние заметки о летних впечатлениях» и «Записки из подполья».

Достоевский предпринял поездку за границу с молодой эмансипированной особой Аполлинарией Сусловой, в Баден-Бадене увлёкся разорительной игрой в рулетку, испытывал постоянную нужду в деньгах и в это же время (1864 год) потерял жену и брата. Непривычный уклад европейской жизни довершил разрушение социалистических иллюзий юности, сформировал критическое восприятие буржуазных ценностей и неприятие Запада.

Через полгода после смерти брата издание «Эпохи» прекратилось (февраль 1865 года). В безвыходном материальном положении Достоевский написал главы «Преступления и наказания», посылая их М. Н. Каткову прямо в журнальный набор консервативного «Русского вестника», где они печатались из номера в номер. В это же время под угрозой потери прав на свои издания на 9 лет в пользу издателя Ф. Т. Стелловского он обязался написать ему роман, на что у него не хватило бы физических сил. По совету друзей Достоевский нанял молодую стенографистку Анну Сниткину, которая помогла ему справиться с этой задачей. В октябре 1866 года за двадцать шесть дней был написан и 25 числа закончен роман «Игрок».

Роман «Преступление и наказание» был оплачен Катковым очень хорошо, но чтобы эти деньги не отобрали кредиторы, писатель уехал за границу со своей новой женой Анной Сниткиной. Поездка отражена в дневнике, который в 1867 году начала вести Сниткина-Достоевская. По пути в Германию супруги остановились на несколько дней в Вильне.

Расцвет творчества

Сниткина обустроила жизнь писателя, взяла на себя все экономические вопросы его деятельности, а с 1871 года Достоевский навсегда бросил рулетку.

С 1872 по 1878 годы писатель прожил в городе Старая Русса Новгородской губернии. Эти годы жизни были очень плодотворными:1872 - «Бесы», 1873 - начало «Дневника писателя» (серия фельетонов, очерков, полемических заметок и страстных публицистических заметок на злобу дня), 1875 - «Подросток», 1876 - «Кроткая».

В октябре 1878 года Достоевский возвращается в Петербург, где поселяется в квартире в доме на Кузнечном переулке,5/2, в которой и проживает до дня своей смерти 28 января (9 февраля) 1881 года. Здесь же в 1880 году он заканчивает написание своего последнего романа «Братья Карамазовы». В настоящее время в квартире расположен Литературно-мемориальный музей Ф. М. Достоевского.

В последние несколько лет жизни 2 события стали особо значимыми для Достоевского. В 1878 году император Александр II пригласил к себе писателя, чтобы представить его своей семье, и в 1880 году, всего лишь за год до смерти, Достоевский произнёс знаменитую речь на открытии памятника Пушкину в Москве. В эти же годы писатель сблизился с консервативными журналистами, публицистами и мыслителями, переписывался с видным государственным деятелем К. П. Победоносцевым.

Несмотря на известность, которую Достоевский обрёл в конце своей жизни, поистине непреходящая, всемирная слава пришла к нему после смерти. В частности, Фридрих Ницше признавал, что Достоевский был единственным психологом, у которого он мог кое-чему поучиться («Сумерки идолов»).

26 января (7 февраля) 1881 года сестра Достоевского Вера Михайловна приехала в дом к Достоевским, чтобы просить брата отказаться от своей доли рязанского имения, доставшейся ему по наследству от тётки А. Ф. Куманиной, в пользу сестёр. По рассказу Любови Фёдоровны Достоевской, была бурная сцена с объяснениями и слезами, после чего у Достоевского пошла кровь горлом. Возможно, этот неприятный разговор стал толчком к обострению его болезни (эмфиземы) - через два дня писатель скончался.

Похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге.

Семья и окружение

Дед писателя Андрей Григорьевич Достоевский (1756 - около 1819) служил грекокатолическим, позже - православным священником в селе Войтовцы близ Немирова (ныне Винницкая область Украины) (по родословной - протоиерей г. Брацлав Подольской губернии).

Отец, Михаил Андреевич (1787-1839), с 14 октября 1809 учился в Московском отделении Императорской медико-хирургической академии, 15 августа 1812 командирован в Московский Головинский госпиталь для пользования больных и раненых, 5 августа 1813 переведён в штаб-лекари Бородинского пехотного полка, 29 апреля 1819 переведён ординатором в Московский военный госпиталь, 7 мая перемещён на оклад старшего лекаря. В 1828 г. получил дворянское звание Дворянина Российской империи, внесён в 3-ю часть Родословной книги Московского дворянства с правом использовать старинный польский герб «Радван», который принадлежал Достоевским с 1577 года. Был лекарем в Мариинской больнице Московского воспитательного дома (то есть в больнице для неимущих, ещё известной под названием Божедомки). В 1831 году приобрёл небольшое село Даровое в Каширском уезде Тульской губернии, а в 1833 году - и соседнюю деревню Черемошню (Чермашню), где в 1839 году был убит собственными крепостными:

Пристрастие его к спиртным напиткам видимо увеличилось, и он почти постоянно бывал не в нормальном положении. Настала весна, мало обещавшая хорошего… Вот в это-то время в деревне Чермашне на полях под опушкою леса работала артель мужиков, в десяток или полтора десятка человек; дело, значит, было вдали от жилья. Выведенный из себя каким-то неуспешным действием крестьян, а может быть, только казавшимся ему таковым, отец вспылил и начал очень кричать на крестьян. Один из них, более дерзкий, ответил на этот крик сильною грубостью и вслед за тем, убоявшись этой грубости, крикнул: «Ребята, карачун ему!..». И с этим возгласом все крестьяне, в числе до 15 человек, кинулись на отца и в одно мгновенье, конечно, покончили с ним… - Из воспоминаний А. М. Достоевского

Мать Достоевского, Мария Фёдоровна (1800-1837), была дочерью богатого московского купца 3 гильдии Нечаева Фёдора Тимофеевича (ок. 1769 г.р.) и Котельницкой Варвары Михайловны (ок. 1779 - умерла в период с 1811 по 1815), по 7-й ревизии (1811 г.) семья Нечаевых проживала в Москве, на Сыромятной слободе, в Басманной части, приход Петра и Павла, в своём доме; после войны 1812 г. семья лишилась большей части состояния. В 19 лет она вышла замуж за Михаила Достоевского. Она была, по воспоминаниям детей, доброй матерью и родила в браке четверых сыновей и четырёх дочерей (сын Фёдор был вторым ребёнком). М. Ф. Достоевская умерла от чахотки. По мнению исследователей творчества великого писателя, отдельные черты Марии Фёдоровны нашли отражение в образах Софьи Андреевны Долгорукой («Подросток») и Софьи Ивановны Карамазовой («Братья Карамазовы»)

Старший брат Достоевского Михаил также стал литератором, его творчество было отмечено влиянием брата, а работа над журналом«Время» осуществлялась братьями в значительной мере совместно. Младший брат Андрей стал архитектором, Достоевский видел в его семье достойный образец семейной жизни. А. М. Достоевский оставил ценные воспоминания о своём брате.

Из сестёр Достоевского наиболее близкие отношения сложились у писателя с Варварой Михайловной (1822-1893), о которой он писал брату Андрею: «Я её люблю; она славная сестра и чудесный человек…» (28 ноября 1880).

Из многочисленных племянников и племянниц Достоевский любил и выделял Марию Михайловну (1844-1888), которую, согласно воспоминаниям Л. Ф. Достоевской, «любил как собственную дочь, ласкал её и развлекал, когда она была ещё маленькой, позднее гордился её музыкальным талантом и её успехом у молодых людей» , однако после смерти Михаила Достоевского эта близость сошла на нет.

Вторая жена - Анна Сниткина, из обеспеченной семьи, стала супругой писателя в 20 лет. В это время (конец 1866 года) Достоевский испытывал серьёзные материальные затруднения и подписал контракт с издателем на кабальных условиях. Роман «Игрок» был сочинён Достоевским и продиктован Сниткиной, работавшей стенографисткой, за 26 дней и сдан в срок. Все финансовые дела семьи Анна Достоевская взяла в свои руки.

КПотомки Фёдора Михайловича продолжают проживать в Санкт-Петербурге.

Поэтика Достоевского

Как показал О. М. Ноговицын в своей работе, Достоевский является самым ярким представителем «онтологической», «рефлексивной» поэтики, которая в отличие от традиционной, описательной поэтики, оставляет персонажа в некотором смысле свободным в своих отношениях с текстом, который его описывает (то есть для него миром), что проявляется в том, что он осознает своё с ним отношение и действует, исходя из него. Отсюда вся парадоксальность, противоречивость и непоследовательность персонажей Достоевского. Если в традиционной поэтике персонаж остаётся всегда во власти автора, всегда захвачен происходящими с ним событиями (захвачен текстом), то есть остаётся всецело описательным, всецело включённым в текст, всецело понятным, подчинённым причинам и следствиям, движению повествования, то в онтологической поэтике мы впервые сталкиваемся с персонажем, который пытается сопротивляться текстуальным стихиям, своей подвластности тексту, пытаясь его «переписать». При таком подходе писательство есть не описание персонажа в многообразных ситуациях и положениях его в мире, а сопереживание его трагедии - его своевольному нежеланию принять текст (мир), который неизбывно избыточен по отношению к нему, потенциально бесконечен. Впервые на такое особое отношение Достоевского к своим персонажам обратил внимание М. М. Бахтин.

Политические взгляды

При жизни Достоевского в культурных слоях общества противоборствовали по крайней мере два политических течения - славянофильство и западничество, суть которых приблизительно такова: приверженцы первого утверждали, что будущее России в народности, православии и самодержавии, приверженцы второго считали, что русские должны во всем брать пример с европейцев. И те, и другие размышляли над исторической судьбой России. У Достоевского же была своя идея - «почвенничество». Он был и оставался русским человеком, неразрывно связанным с народом, но при этом не отрицал достижения культуры и цивилизации Запада. С течением времени взгляды Достоевского развивались: бывший участник кружка христианских социалистов-утопистов, он превратился в религиозного консерватора, а в период своего третьего пребывания за границей окончательно стал убеждённым монархистом.

Достоевский и «еврейский вопрос»

Взгляды Достоевского на роль евреев в жизни России нашли отражение в публицистике писателя. Например, обсуждая дальнейшую участь освобождённых от крепостного права крестьян, он пишет в «Дневнике писателя» за 1873 г.:

Электронная еврейская энциклопедия утверждает, что антисемитизм был неотъемлемой частью мировоззрения Достоевского и находил выражение как в романах и повестях, так и в публицистике писателя. Наглядным подтверждением этого, по мнению составителей энциклопедии, является работа Достоевского «Еврейский вопрос». Однако сам Достоевский в «Еврейском вопросе» утверждал: «… в сердце моём этой ненависти не было никогда …».

26 февраля 1878 г. в письме Николаю Епифановичу Грищенко, учителю Козелецкого приходского училища Черниговской губернии, который жаловался писателю, «что русские крестьяне вконец порабощены жидами, ограблены ими, и за жидов заступается русская же пресса; жиды… для Черниговской губ.… ужаснее, чем турки для болгар…», Достоевский отвечал:

Отношение Достоевского к «еврейскому вопросу» анализируется литературоведом Леонидом Гроссманом в книге «Исповедь одного еврея», посвящённой переписке между писателем и еврейским журналистом Аркадием Ковнером. Послание, отправленное Ковнером из Бутырской тюрьмы, произвело впечатление на Достоевского. Своё ответное письмо он заканчивает словами: «Верьте полной искренности, с которой жму протянутую Вами мне руку», - а в посвящённой еврейскому вопросу главе «Дневника писателя» обширно цитирует Ковнера.

По мнению критика Майи Туровской, взаимный интерес Достоевского и евреев вызван воплощением в евреях (и в Ковнере, в частности) искательства персонажей Достоевского. По мнению Николая Наседкина, противоречивое отношение к евреям вообще свойственно Достоевскому: он очень чётко различал понятия «еврей» и «жид». Кроме того, Наседкин отмечает, что слово «жид» и производные от него были для Достоевского и его современников обычным словом-инструментарием в ряду других, использовалось широко и повсеместно, было естественным для всей русской литературы XIX века, в отличие от нашего времени.

Оценки творчества и личности Достоевского

Творчество Достоевского оказало большое влияние на русскую и мировую культуру. Литературное наследие писателя по-разному оценивается как на Родине, так и за рубежом.

В русской критике наиболее положительную оценку Достоевскому дали религиозные философы.

А любил он прежде всего живую человеческую душу во всем и везде, и верил он, что мы все род Божий, верил в бесконечную силу человеческой души, торжествующую над всяким внешним насилием и над всяким внутренним падением. Приняв в свою душу всю жизненную злобу, всю тяготу и черноту жизни и преодолев все это бесконечной силой любви, Достоевский во всех своих творениях возвещал эту победу. Изведав божественную силу в душе, пробивающуюся через всякую человеческую немощь, Достоевский пришел к познанию Бога и Богочеловека. Действительность Бога и Христа открылась ему во внутренней силе любви и всепрощения, и эту же всепрощающую благодатную силу проповедовал он как основание и для внешнего осуществления на земле того царства правды, которого он жаждал и к которому стремился всю свою жизнь. В. С. Соловьёв. Три речи в память Достоевского. 1881-1883

Неоднозначно оценивают личность Достоевского некоторые либеральные и демократические деятели, в частности лидер либеральных народников Н. К. Михайловский, Максим Горький.

В то же время на Западе, где романы Достоевского пользуются популярностью с начала ХХ века, его творчество оказало значительное влияние на такие в целом либерально настроенные движения, как экзистенциализм, экспрессионизм и сюрреализм. Предтечей экзистенциализма видят его многие литературные критики. Впрочем, за рубежом Достоевский обычно оценивается, прежде всего, как выдающийся литератор и психолог, в то время как его идеология игнорируется или почти полностью отвергается.

Библиография

Произведения

Романы

• 1846 - Бедные люди
• 1861 - Униженные и оскорблённые
• 1866 - Преступление и наказание
• 1866 - Игрок
• 1868-1869 - Идиот
• 1871-1872 - Бесы
• 1875 - Подросток
• 1879-1880 - Братья Карамазовы

Повести и рассказы

Публицистика и критика, очерки

• 1847 - Петербургская летопись
• 1861 - Рассказы Н.В. Успенского
• 1862 - Зимние заметки о летних впечатлениях
• 1880 - Приговор
• 1880 - Пушкин

Дневник писателя

• 1873 - Дневник писателя. 1873 год.
• 1876 - Дневник писателя. 1876 год.
• 1877 - Дневник писателя. Январь-август 1877 года.
• 1877 - Дневник писателя. Сентябрь-декабрь 1877 года.
• 1880 - Дневник писателя. 1880 год.
• 1881 - Дневник писателя. 1881 год.

Стихотворения

• 1854 - На европейские события в 1854 году
• 1855 - На первое июля 1855 года
• 1856 - На коронацию и заключение мира
• 1864 - Эпиграмма на баварского полковника
• 1864-1873 - Борьба нигилизма с честностью (офицер и нигилистка)
• 1873-1874 - Описывать все сплошь одних попов
• 1876-1877 - Крах конторы Баймакова
• 1876 - Дорого стоят детишки
• 1879 - Не разбойничай, Федул

Особняком стоит сборник фольклорного материала «Моя тетрадка каторжная», известный также под названием «Сибирской тетради», писавшийся Достоевским во время его каторги.

Основная литература о Достоевском

Отечественные исследования

• Баршт К.А. Рисунки в рукописях Ф.М.Достоевского. СПб., 1996. 319 с.
• Богданов Н., Роговой А. Родословие Достоевских: в поисках утерянных звеньев. М., 2010.
• Белинский В. Г.

Вступительная статья // Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым. СПб., 1846.

• Добролюбов Н. А. Забитые люди // Современник. 1861. № 9. отд. II.
• Писарев Д. И. Борьба за существование // Дело. 1868. № 8.
• Леонтьев К. Н. О всемирной любви: По поводу речи Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике // Варшавский дневник. 1880. 29 июля (№ 162). С. 3-4; 7 августа (№ 169). С. 3-4; 12 августа (№ 173). С. 3-4.
• Михайловский Н. К. Жестокий талант // Отечественные записки. 1882. № 9, 10.
• Соловьёв В. С. Три речи в память Достоевского: (1881-1883). М., 1884. 55 с.
• Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского: Опыт критического комментария // Русский вестник. 1891. Т. 212, январь. С. 233-274; Февраль. С. 226-274; Т. 213, март. С. 215-253; Апрель. С. 251-274. Отд изд.: СПб.: Николаев, 1894. 244 с.
• Мережковский Д. С. Л. Толстой и Достоевский: Христос и антихрист в русской литературе. Т. 1. Жизнь и творчество. СПб.: Мир искусства, 1901. 366 с. Т. 2. Религия Л. Толстого и Достоевского. СПб.: Мир искусства, 1902. LV, 530 с.
• Шестов Л. Достоевский и Ницше. СПб., 1906.
• Иванов Вяч. И. Достоевский и роман-трагедия // Русская мысль. 1911. Кн. 5. С. 46-61; Кн. 6. С. 1-17.
• Переверзев В. Ф. Творчество Достоевского. М., 1912. (переизд. в кн.: Гоголь, Достоевский. Исследования. М., 1982)
• Тынянов Ю. Н. Достоевский и Гоголь: (К теории пародии). Пг.: ОПОЯЗ, 1921.
• Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского. Прага, 1923. 238 с.
• Волоцкой М. В. Хроника рода Достоевских 1506-1933. М., 1933.
• Энгельгардт Б. М. Идеологический роман Достоевского // Ф. М. Достоевский: Статьи и материалы / Под ред. А. С. Долинина. Л.; М.: Мысль, 1924. Сб. 2. С. 71-109.
• Достоевская А. Г. Воспоминания . М.: Художественная литература, 1981.
• Фрейд З. Достоевский и отцеубийство // Классический психоанализ и художественная литература / Сост. и общ.ред. В. М. Лейбина. СПб.: Питер, 2002. С. 70-88.
• Мочульский К. В. Достоевский: Жизнь и творчество. Париж: YMCA-Press, 1947. 564 с.
• Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1953. 406 с.
• Достоевский в русской критике. Сбокник статей. М., 1956. (вступ. ст. и прим. А. А. Белкина)
• Лесков Н. С. О куфельном мужике и пр. - Собр. соч., т. 11, М., 1958. С. 146-156;
• Гроссман Л. П. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 1962. 543 с. (Жизнь замечательных людей. Серия биографий; Вып. 24 (357)).
• Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. Л.: Прибой, 1929. 244 с. 2-е изд., перераб. и доп.: Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советский писатель, 1963. 363 с.
• Достоевский в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1964. Т. 1. Т. 2.
• Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. М.; Л.: Наука, 1964. 404 с.
• Мейер Г. А. Свет в ночи: (О «Преступлении и наказании»): Опыт медленного чтения. Frankfurt/Main: Посев, 1967. 515 с.
• Ф. М. Достоевский: Библиография произведений Ф. М. Достоевского и литературы о нём: 1917-1965. М.: Книга, 1968. 407 с.
• Кирпотин В. Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова: (Книга о романе Достоевского «Преступление и наказание»). М.: Советский писатель, 1970. 448 с.
• Захаров В. Н. Проблемы изучения Достоевского: Учебное пособие. - Петрозаводск. 1978.
• Захаров В. Н. Система жанров Достоевского: Типология и поэтика. - Л., 1985.
• Топоров В. Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаическими схемами мифологического мышления («Преступление и наказание») // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 193-258.
• Достоевский: Материалы и исследования / АН СССР. ИРЛИ. Л.: Наука, 1974-2007. Вып. 1-18 (продолжающееся издание).
• Одиноков В. Г. Типология образов в художественной системе Ф. М. Достоевского. Новосибирск: Наука, 1981. 144 с.
• Селезнёв Ю. И. Достоевский. М.: Молодая гвардия, 1981. 543 с., ил. (Жизнь замечательных людей. Серия биографий; Вып. 16 (621)).
• Волгин И. Л. Последний год Достоевского: Исторические записки. М.: Советский писатель, 1986.
• Сараскина Л. И. «Бесы»: роман-предупреждение. М.: Советский писатель, 1990. 488 с.
• Аллен Л. Достоевский и Бог / Пер. с фр. Е. Воробьевой. СПб.: Филиал журнала «Юность»; Дюссельдорф: Голубой всадник, 1993. 160 с.
• Гуардини Р. Человек и вера / Пер. с нем. Брюссель: Жизнь с Богом, 1994. 332 с.
• Касаткина Т. А. Характерология Достоевского: Типология эмоционально-ценностных ориентаций. М.: Наследие, 1996. 335 с.
• Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении / Пер. с нем. И. С. Андреевой; Под ред. А. В. Гулыги. М.: Республика, 1996. 448 с.
• Бэлнеп Р. Л. Структура «Братьев Карамазовых» / Пер. с англ. СПб.: Академический проект, 1997.
• Дунаев М. М. Федор Михайлович Достоевский (1821-1881) // Дунаев М. М. Православие и русская литература: [В 6 ч.]. М.: Христианская литература, 1997. С. 284-560.
• Накамура К. Чувство жизни и смерти у Достоевского / Авториз. пер. с япон. СПб.: Дмитрий Буланин, 1997. 332 с.
• Мелетинский Е. М. Заметки о творчестве Достоевского. М.: РГГУ, 2001. 190 с.
• Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001. 560 с.
• Касаткина Т. А. О творящей природе слова: Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле». М.: ИМЛИ РАН, 2004. 480 с.
• Тихомиров Б. Н. «Лазарь! гряди вон»: Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении: Книга-комментарий. СПб.: Серебряный век, 2005. 472 с.
• Яковлев Л. Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя). - Харьков: Каравелла, 2006. - 244 с. ISBN 966-586-142-5
• Ветловская В. Е. Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». СПб.: Издательство «Пушкинский Дом», 2007. 640 с.
• Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения. М.: Наука, 2007. 835 с.
• Богданов Н., Роговой А. Родословие Достоевских. В поисках утерянных звеньев., М., 2008.
• Джон Максвелл Кутзее . «Осень в Петербурге» (так называется это произведение в русском переводе, в оригинале роман озаглавлен «Мастер из Петербурга»). М.: Эксмо, 2010.
• Открытость бездне. Встречи с Достоевским Литературоведческая, философская и историографическая работа культуролога Григория Померанца.
• Шулятиков В. М. Ф. М. Достоевский (По поводу двадцатилетия со дня его смерти) «Курьер», 1901 г., NoNo 22, 36.
• Шулятиков В. М. Назад к Достоевскому"Курьер", 1903, No 287.

Зарубежные исследования

Английский язык

• Jones M.V. Dostoevsky. The novel of discord. L., 1976.
• Holquist M. Dostoievvsky and the novel. Princeton (N. Jersey), 1977.
• Hingley R. Dostoyevsky. His life and work. L., 1978.
• Kabat G.C. Ideology and imagination. The image of society in Dostoevsky. N.Y., 1978.
• Jackson R.L. The art of Dostoevsky. Princeton (N. Jersey), 1981.
• Dostoevsky Studies. Journal of the International Dostoievsky Society. v. 1 -, Klagenfurt-kuoxville, 1980-.

Немецкий язык

• Zweig S. Drei Meister: Balzac, Dickens, Dostojewskij. Lpz., 1921.
• Natorp P.G: F. Dosktojewskis Bedeutung für die gegenwärtige Kulturkrisis. Jena, 1923.
• Kaus O. Dostojewski und sein Schicksal. B., 1923.
• Nötzel K. Das Leben Dostojewskis, Lpz., 1925
• Meier-Cräfe J. Dostojewski als Dichter. B., 1926.
• Schultze B. Der Dialog in F.M. Dostoevskijs «Idiot». München, 1974.

Память

Памятники

Мемориальная доска писателю есть на доме и во Флоренции (Италия), где он закончил роман «Идиот» в 1868.

«Зона Достоевского» - так неформально именуется район подле Сенной площади в Санкт-Петербурге, который тесно связан с творчеством Ф. М. Достоевского. Он жил здесь: Казначейская улица, дома № 1 и № 7 (установлена памятная доска), № 9. Здесь на улицах, переулках, проспектах, на самой площади, на Екатерининском канале разворачивается действие целого ряда произведений писателя («Идиот», «Преступление и наказание» и других). В домах этих улиц Достоевский поселил своих литературных персонажей - Родиона Романовича Раскольникова, Соню Мармеладову, Свидригайлова, генерала Епанчина, Рогожина и других. На Гражданской улице (бывшей Мещанской) в доме № 19/5 (угол Столярного переулка), согласно разысканиям краеведов, «жил» Родион Раскольников. Здание значится во многих путеводителях по Санкт-Петербургу как «Дом Раскольникова» и отмечено памятным знаком литературному герою. «Зона Достоевского» создана в 1980-1990-х годах по требованию общественности, заставившей городские власти привести в порядок памятные места, здесь расположенные, которые связаны с именем писателя.

В филателии

Достоевский в культуре

• С именем Ф. М. Достоевского связано возникшее на рубеже 19-20 веков понятие достоевщина , имеющее два значения: а) психологический анализ в манере Достоевского, б) «душевная неуравновешенность, острые и противоречивые душевные переживания», присущие героям произведений писателя.
• Именем Достоевского назван один из 16 типов личности в соционике - оригинальной психологической и социальной типологии, развивающейся в СССР и России с 1980-х гг. Имя классика литературы получил социотип «этико-интуитивный интроверт» (сокращённо ЭИИ; другое название - «Гуманист»). Социоником Е. С. Филатовой предложен обобщённый графический портрет ЭИИ, в котором угадываются, среди прочих, черты и Фёдора Достоевского.

Фильмы о Достоевском

• Мёртвый дом (1932) В роли Достоевского Николай Хмелев
• «Достоевский». Документальный фильм . ЦСДФ (РЦСДФ). 27 минут. - документальный фильм Самуила Бубрика и Ильи Копалина (Россия, 1956) о жизни и деятельности Достоевского к 75-летию со дня его смерти.
• Писатель и его город: Достоевский и Петербург - фильм Генриха Бёлля (ФРГ, 1969)
• Двадцать шесть дней из жизни Достоевского - художественный фильм Александра Зархи (СССР, 1980). В главной ролиАнатолий Солоницын
• Достоевский и Питер Устинов - из документального фильма «Россия» (Канада, 1986)
• Возвращение пророка - документальный фильм В. Е. Рыжко (Россия, 1994)
• Жизнь и смерть Достоевского - документальный фильм (12 серий) Александра Клюшкина (Россия, 2004).
• Демоны Санкт-Петербурга - художественный фильм Джулиано Монтальдо (Италия, 2008). В роли - Мики Манойлович.
• Три женщины Достоевского - фильм Евгения Ташкова (Россия, 2010). В роли Андрей Ташков
• Достоевский - сериал Владимира Хотиненко (Россия, 2011). В главной роли Евгений Миронов.

Образ Достоевского также использован в биографических фильмах «Софья Ковалевская» (Александр Филиппенко), «Чокан Валиханов» (Юрий Орлов), 1985 и сериале «Господа присяжные» (Олег Власов), 2005.

Другое

• В Омске в честь Достоевского названа улица, библиотека, Омский государственный литературный музей, Омский государственный университет, установлено 2 памятника и др.
• В Томске в честь Достоевского названа улица.
• Улица и станция метро в Санкт-Петербурге.
• Улица, переулок и станция метро в Москве.
• В Старой Руссе Новгородской области - Набережная Достоевского на р.Порусья
• Новгородский академический театр драмы имени Ф. М. Достоевского (Великий Новгород).
• Самолет Boeing 767 VP-BAX авиакомпании Аэрофлот назван в честь Фёдора Достоевского.
• В честь Достоевского назван кратер ударного происхождения на Меркурии.
• В честь Ф. М. Достоевского сотрудником Крымской астрофизической обсерватории Л. Г. Карачкиной названа малая планета 3453 Dostoevsky, открытая 27 сентября 1981 г.

Текущие события

• 10 октября 2006 года президент РФ Владимир Путин и федеральный канцлер ФРГ Ангела Меркель открыли в Дрездене памятник Фёдору Михайловичу Достоевскому работы народного художника России Александра Рукавишникова.
• В честь Достоевского назван кратер на Меркурии.
• 12 ноября 2001 года в Омске ко дню 180-летия рождения писателя, открыт памятник Ф. М. Достоевскому.
• С 1997 года музыкальный критик и радиоведущий Артемий Троицкий ведёт авторскую радиопередачу под названием «FM Достоевский».
• Писателем Борисом Акуниным было написано произведение «Ф. М.», посвящённое Достоевскому.
• Лауреат Нобелевской премии по литературе Джон Максвелл Кутзее написал в 1994 году роман о Достоевском «Осень в Петербурге» (англ. The Master of Petersburg ; 1994, рус. перевод 1999)
• В 2010 году режиссёр Владимир Хотиненко приступил к съёмкам многосерийного фильма о Достоевском, который вышел на экраны в 2011 году к 190-летию со дня рождения Достоевского.
• 19 июня 2010 года открылась 181-я станция Московского метрополитена «Достоевская». Выход в город осуществляется на Суворовскую площадь, Селезнёвскую улицу и улицу Дурова. Оформление станции: на стенах станции изображены сцены, иллюстрирующие четыре романа Ф. М. Достоевского («Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы»).
• 29 октября 2010 года открыт памятник Достоевскому в Тобольске.
• В октябре 2011 г. в Университете Малайя (Куала-Лумпур) прошли дни, посвящённые 190-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского.

Введение

Биография и творческий путь Ф.М.Достоевского

Философия Ф.М. Достоевского о человеке

Заключения о центральной проблеме творчества Достоевского - человеке

Заключение

Список литературы

достоевский роман душа человеческий

Введение

При выборе темы для своей работы я решила акцентировать свое внимание на творчестве, прежде всего, русского философа, и выбрала - Достоевского. А объектом своего исследования - его отношение к проблеме человека. Казалось бы обыденная тема, но во-первых это мне самой интересно, во-вторых, как выяснилось, ни одного целенаправленного труда в отношении "человека" Достоевский не написал, хотя, его философские взгляды более чем разносторонние и всеобъемлющие.

Проблема человека - одна из самых важных для всей философии. Но особенно актуальна она в переломные периоды развития истории, когда наиболее остро встает вопрос о смысле и цели существования не только отдельного индивида, но и всего общества. Что такое человек? В чем его природа, сущность, предназначение? От чего зависят смысл и ценность человеческой жизни? Каковы кардинальные проблемы человеческого существования? Как складываются судьбы гуманизма сегодня? В чем специфика философского постижения человека? Эти и другие аналогичные вопросы хочется задать, выбрав эту тему для своего исследования.

Ф.М. Достоевский (1821 - 1881) будущее России видел не в капитализме и не в социализме, а в опоре на русскую "национальную почву" - обычаи, традиции.

Ключевую роль как в судьбе государства, так и в судьбе отдельного человека, должна сыграть религия. Именно на религии держится человеческая духовность, она есть "панцирь", оберегающий человека от грехов и зла.

Особую роль в философских взглядах Достоевского (которыми пропитано все его литературное творчество) занимает проблема человека. Достоевским было выделено два варианта жизненного пути, по которому может идти человек:

путь человекобожества;

путь богочеловека.

Путь человекобожества - путь абсолютной свободы человека. Человек отвергает всякие авторитеты, в том числе Бога, считает свои возможности безграничными, а себя - вправе делать все, он сам пытается стать Богом, вместо Бога. По Достоевскому, данный путь губителен и опасен как для окружающих, так и для самого человека. Идущий по нему потерпит крах.

Второй путь богочеловека - путь следования Богу, стремление к нему во всех своих привычках и поступках. Такой путь Достоевский считал наиболее верным, праведным и спасительным для человека.

1. Биография и творческий путь Ф.М.Достоевского

Достоевский Федор Михайлович родился в 1821 году. Был вторым ребенком в большой семье (шестеро детей). Отец, сын униатского священника, врач московской Мариинской больницы для бедных (где и родился будущий писатель), в 1828 получил звание потомственного дворянина. Мать - из купеческой семьи, женщина религиозная, ежегодно возила детей в Троице-Сергиеву лавру, учила их читать по книге "Сто четыре священные истории Ветхого и Нового Завета" (в романе "Братья Карамазовы" воспоминания об этой книге включены в рассказ старца Зосимы о своем детстве). В доме родителей читали вслух "Историю Государства Российского" Н. М. Карамзина, произведения Г. Р. Державина, В. А. Жуковского, А. С. Пушкина. С особым одушевлением Достоевский вспоминал в зрелые годы о знакомстве с Писанием: "Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства". Ярким детским впечатлением писателя стала также ветхозаветная "Книга Иова".

С 1832 семья ежегодно проводила лето в купленном отцом селе Даровое (Тульской губернии). Встречи и разговоры с мужиками навсегда отложились в памяти Достоевского и служили в дальнейшем творческим материалом (рассказ "Мужик Марей" из "Дневника писателя" за 1876).

В 1832 Достоевский и его старший брат Михаил Достоевский начали заниматься с приходившими в дом учителями, с 1833 обучались в пансионе Н. И. Драшусова (Сушара), затем в пансионе Л. И. Чермака. Атмосфера учебных заведений и оторванность от семьи вызывали у Достоевского болезненную реакцию (ср. автобиографические черты героя романа "Подросток", переживающего глубокие нравственные потрясения в "пансионе Тушара"). Вместе с тем годы учебы отмечены пробудившейся страстью к чтению. В 1837 умерла мать писателя, и вскоре отец отвез Достоевского с братом Михаилом в Петербург для продолжения образования. Больше писатель не встретился с отцом, скончавшимся в 1839 (по официальным сведениям, умер от апоплексического удара, по семейным преданиям, был убит крепостными). Отношение Достоевского к отцу, человеку мнительному и болезненно подозрительному, было двойственным.

С января 1838 Достоевский учился в Главном инженерном училище (впоследствии всегда считал, что выбор учебного заведения был ошибочным). Он страдал от военной атмосферы и муштры, от чуждых его интересам дисциплин и от одиночества. Как свидетельствовал его товарищ по училищу, художник К. А. Трутовский, Достоевский держался замкнуто, однако поражал товарищей начитанностью, вокруг него сложился литературный кружок. В училище оформились первые литературные замыслы. В 1841 на вечере, устроенном братом Михаилом, Достоевский читал отрывки из своих драматических произведений, которые известны только по названиям - "Мария Стюарт" и "Борис Годунов", - рождающим ассоциации с именами Ф. Шиллера и А. С. Пушкина, по-видимому, самыми глубокими литературными увлечениями молодого Достоевского; зачитывался также Н. В. Гоголем, Э. Гофманом, В. Скоттом, Жорж Санд, В. Гюго. По окончании училища, прослужив меньше года в Петербургской инженерной команде, летом 1844 Достоевский уволился в чине поручика, решив полностью отдаться литературному творчеству.

Среди литературных пристрастий Достоевского той поры был О. де Бальзак: переводом его повести "Евгения Гранде" писатель вступил на литературное поприще. Одновременно Достоевский работал над переводом романов Эжена Сю и Жорж Санд (в печати не появились). Выбор произведений свидетельствовал о литературных вкусах начинающего писателя: ему не чужда была в те годы романтическая и сентименталистская стилистика, нравились драматичные коллизии, крупно выписанные характеры, остросюжетное повествование. В произведениях Жорж Санд, как вспоминал он в конце жизни, его "поразила... целомудренная, высочайшая чистота типов и идеалов и скромная прелесть строгого сдержанного тона рассказа".

Зимой 1844 Достоевский задумал роман "Бедные люди", работу над которым он начал, по его словам, "вдруг", неожиданно, но отдался ей безраздельно. Еще в рукописи Д. В. Григорович, с которым он в то время делил квартиру, доставил роман Н. А. Некрасову, и они вместе, не отрываясь, ночь напролет читали "Бедных людей". Под утро они пришли к Достоевскому, чтобы выразить ему восхищение. Со словами "Новый Гоголь явился!" Некрасов передал рукопись В. Г. Белинскому, который сказал П. В. Анненкову: "... роман открывает такие тайны жизни и характеров на Руси, которые до него и не снились никому". Реакция кружка Белинского на первое произведение Достоевского стала одним из самых известных и имевших продолжительный резонанс эпизодов в истории русской литературы: почти все участники, включая Достоевского, позднее возвращались к нему и в воспоминаниях, и в художественных произведениях, описывая его и в прямой, и в пародийной форме. Роман был напечатан в 1846 в "Петербургском сборнике" Некрасова, вызвав шумные споры. Рецензенты, хотя и отмечали отдельные просчеты писателя, почувствовали громадное дарование, а Белинский прямо предрекал Достоевскому великое будущее. Первые критики справедливо заметили генетическую связь "Бедных людей" с гоголевской "Шинелью", имея в виду и образ главного героя полунищего чиновника Макара Девушкина, восходивший к героям Гоголя, и широкое воздействие гоголевской поэтики на Достоевского. В изображении обитателей "петербургских углов", в портретировании целой галереи социальных типов Достоевский опирался на традиции натуральной школы (обличительный пафос), однако сам подчеркивал, что в романе сказалось и влияние пушкинского "Станционного смотрителя". Тема "маленького человека" и его трагедии нашла у Достоевского новые повороты, позволяющие уже в первом романе обнаружить важнейшие черты творческой манеры писателя: сосредоточенность на внутреннем мире героя в сочетании с анализом его социальной судьбы, способность передавать неуловимые нюансы состояния действующих лиц, принцип исповедального самораскрытия характеров (не случайно избрана форма "романа в письмах"), система двойников, "сопутствующих" главным героям.

Войдя в кружок Белинского (где познакомился с И. С. Тургеневым, В. Ф. Одоевским, И. И. Панаевым), Достоевский, по его позднейшему признанию, "страстно принял все учение" критика, включая его социалистические идеи. В конце 1845 на вечере у Белинского он читал главы повести "Двойник" (1846), в которой впервые дал глубокий анализ расколотого сознания, предвещающий его великие романы. Повесть, сначала заинтересовавшая Белинского, в итоге его разочаровала, и вскоре наступило охлаждение в отношениях Достоевского с критиком, как и со всем его окружением, включая Некрасова и Тургенева, высмеивавших болезненную мнительность Достоевского. Угнетающе действовала на писателя необходимость соглашаться почти на любую литературную поденщину. Все это мучительно переживалось Достоевским. Он стал "страдать раздражением всей нервной системы", появились первые симптомы эпилепсии, мучившей его всю жизнь.

В 1846 Достоевский сблизился с кружком братьев Бекетовых (среди участников - А. Н. Плещеев, А. Н. и В. Н. Майковы, Д. В. Григорович), в котором обсуждались не только литературные, но и социальные проблемы. Весной 1847 Достоевский начал посещать "пятницы" М. В. Петрашевского, зимой 1848-49 - кружок поэта С. Ф. Дурова, состоявший также в основном из петрашевцев. На собраниях, носивших политический характер, затрагивались проблемы освобождения крестьян, реформы суда и цензуры, читались трактаты французских социалистов, статьи А. И. Герцена, запрещенное тогда письмо Белинского к Гоголю, вынашивались планы распространения литографированной литературы. В 1848 вошел в особое тайное общество, организованное наиболее радикальным петрашевцем Н. А. Спешневым (имевшим значительное влияние на Достоевского); общество ставило своей целью "произвести переворот в России". Достоевский, однако, испытывал некоторые сомнения: по воспоминаниям А. П. Милюкова, он "читал социальных писателей, но относился к ним критически". Под утро 23 апреля 1849 в числе других петрашевцев писатель был арестован и заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

После 8 месяцев, проведенных в крепости, где Достоевский держался мужественно и даже написал рассказ "Маленький герой" (напечатан в 1857), он был признан виновным "в умысле на ниспровержение... государственного порядка" и первоначально приговорен к расстрелу, замененному уже на эшафоте, после "ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти", 4 годами каторги с лишением "всех прав состояния" и последующей сдачей в солдаты. Каторгу отбывал в Омской крепости, среди уголовных преступников ("это было страдание невыразимое, бесконечное... всякая минута тяготела как камень у меня на душе"). Пережитые душевные потрясения, тоска и одиночество, "суд над собой", "строгий пересмотр прежней жизни", сложная гамма чувств от отчаяния до веры в скорое осуществление высокого призвания, - весь этот душевный опыт острожных лет стал биографической основой "Записок из Мертвого дома" (1860-62), трагической исповедальной книги, поразившей уже современников мужеством и силой духа писателя. Отдельной темой "Записок" оказался глубокий сословный разрыв дворянина с простонародьем. Хотя Аполлон Григорьев преувеличивал в духе собственных убеждений, когда писал, что Достоевский "достиг страдательным психологическим процессом до того, что в "Мертвом доме" слился совсем с народом", однако шаг к такому сближению - через сознание общности судьбы - был сделан. Сразу после освобождения Достоевский писал брату о вынесенных из Сибири "народных типах" и знании "черного, горемычного быта" - опыте, которого "на целые томы достанет". В "Записках" отражен наметившийся на каторге переворот в сознании писателя, который он характеризовал позднее как "возврат к народному корню, к узнанию русской души, к признанию духа народного". Достоевскому ясно представилась утопичность революционных идей, с которыми он в дальнейшем остро полемизировал.

С января 1854 Достоевский служил рядовым в Семипалатинске, в 1855 произведен в унтер-офицеры, в 1856 в прапорщики. В следующем году ему было возвращено дворянство и право печататься. Тогда же он женился на М. Д. Исаевой, принимавшей еще до брака горячее участие в его судьбе. В Сибири Достоевский написал повести "Дядюшкин сон" и "Село Степанчиково и его обитатели" (обе напечатаны в 1859). Центральный герой последней, Фома Фомич Опискин, ничтожный приживальщик с притязаниями тирана, лицедей, ханжа, маниакальный себялюбец и утонченный садист, как психологический тип стал важным открытием, предвещавшим многих героев зрелого творчества. В повестях намечены и основные черты знаменитых романов-трагедий Достоевского: театрализация действия, скандальное и, одновременно, трагическое развитие событий, усложненный психологический рисунок. Современники остались равнодушными к "Селу Степанчиково...", интерес к повести возник значительно позднее, когда Н. М. Михайловский в статье "Жестокий талант" дал глубокий анализ образа Опискина, тенденциозно отождествляя его, однако, с самим писателем. Много споров вокруг "Села Степанчиково..." связано с предположением Ю. Н. Тынянова о том, что в монологах Опискина пародируются "Выбранные места из переписки с друзьями" Н. В. Гоголя. Идея Тынянова спровоцировала исследователей на выявление объемного пласта литературного подтекста в повести, в т. ч. аллюзий, связанных с произведениями 1850-х гг., за которыми Достоевский жадно следил в Сибири.

В 1859 Достоевский вышел в отставку "по болезни" и получил разрешение жить в Твери. В конце года он переехал в Петербург и совместно с братом Михаилом стал издавать журналы "Время", затем "Эпоха", сочетая огромную редакторскую работу с авторской: писал публицистические и литературно-критические статьи, полемические заметки, художественные произведения. При ближайшем участии Н. Н. Страхова и А. А. Григорьева, в ходе полемики и с радикальной, и с охранительной журналистикой, на страницах обоих журналов развивались "почвеннические" идеи (см. Почвенники), генетически связанные со славянофильством, но пронизанные пафосом примирения западников и славянофилов, поисками национального варианта развития и оптимального сочетания начал "цивилизации" и народности, - синтеза, выраставшего из "всеотзывчивости", "всечеловечности" русского народа, его способности к "примирительному взгляду на чужое". Статьи Достоевского, в особенности "Зимние заметки о летних впечатлениях" (1863), написанные по следам первой заграничной поездки 1862 (Германия, Франция, Швейцария, Италия, Англия), представляют собой критику западноевропейских институтов и страстно выраженную веру в особое призвание России, в возможность преобразования русского общества на братских христианских основаниях: "русская идея... будет синтезом всех тех идей, которые... развивает Европа в отдельных своих национальностях".

"Униженные и оскорбленные" (1861) и "Записки из подполья" (1864). На страницах журнала "Время", стремясь укрепить его репутацию, Достоевский печатал свой роман "Униженные и оскорбленные", само название которого воспринималось критикой 19 в. как символ всего творчества писателя и даже шире - как символ "истинно гуманистического" пафоса русской литературы (Н. А. Добролюбов в статье "Забитые люди"). Насыщенный автобиографическими аллюзиями и обращенный к основным мотивам творчества 1840-х гг., роман написан уже в новой манере, близкой к поздним произведениям: в нем ослаблен социальный аспект трагедии "униженных" и углублен психологический анализ. Обилие мелодраматических эффектов и исключительных ситуаций, нагнетение таинственности, хаотичность композиции побуждали критиков разных поколений низко оценивать роман. Однако в следующих произведениях Достоевскому удалось те же черты поэтики поднять на трагедийную высоту: внешняя неудача подготовила взлеты ближайших лет, в частности, напечатанную вскоре в "Эпохе" повесть "Записки из подполья", которую В. В. Розанов считал "краеугольным камнем в литературной деятельности" Достоевского; исповедь подпольного парадоксалиста, человека трагически разорванного сознания, его споры с воображаемым оппонентом, так же как и нравственная победа героини, противостоящей болезненному индивидуализму "антигероя", - все это нашло развитие в последующих романах, лишь после появления которых повесть получила высокую оценку и глубокое истолкование в критике.

В 1863 Достоевский совершил вторую поездку за границу, где познакомился с А. П. Сусловой (страстным увлечением писателя в 1860-е гг.); их сложные отношения, а также азартная игра в рулетку в Баден-Бадене дали материал для романа "Игрок" (1866). В 1864 умерла жена Достоевского и, хотя они не были счастливы в браке, он тяжело пережил потерю. Вслед за ней внезапно скончался брат Михаил. Достоевский взял на себя все долги по изданию журнала "Эпоха", однако вскоре прекратил его из-за падения подписки и заключил невыгодный договор на издание своего собрания сочинений, обязавшись к определенному сроку написать новый роман. Он еще раз побывал за границей лето 1866 провел в Москве и на подмосковной даче, все это время работая над романом "Преступление и наказание", предназначенным для журнала "Русский вестник" М. Н. Каткова (в дальнейшем все наиболее значительные его романы печатались в этом журнале). Параллельно Достоевскому пришлось работать над вторым романом ("Игрок"), который он диктовал стенографистке А. Г. Сниткиной (см. Достоевская А. Г.), которая не просто помогала писателю, но и психологически поддерживала его в сложной ситуации. После окончания романа (зима 1867) Достоевский на ней женился и, по воспоминаниям Н. Н. Страхова, "новая женитьба скоро доставила ему в полной мере то семейное счастье, которого он так желал".

"Преступление и наказание" (1865-66). Круг основных идей романа писатель вынашивал долгое время, возможно, в самом туманном виде, - еще с каторги. Работа над ним шла с увлечением и душевным подъемом, несмотря на материальную нужду. Генетически связанный с неосуществленным замыслом "Пьяненькие", новый роман Достоевского подводил итог творчеству 1840-50-х гг., продолжая центральные темы тех лет. Социальные мотивы получили в нем углубленное философское звучание, неотделимое от нравственной драмы Раскольникова, "убийцы-теоретика", современного Наполеона, который, по словам писателя, "кончает тем, что принужден сам на себя донести... чтобы хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям...". Крах индивидуалистической идеи Раскольникова, его попытки стать "властелином судьбы", подняться над "тварью дрожащею" и одновременно осчастливить человечество, спасти обездоленных - философский ответ Достоевского на революционные настроения 1860-х гг. Сделав "убийцу и блудницу" главными героями романа и вынеся внутреннюю драму Раскольникова на улицы Петербурга, Достоевский поместил обыденную жизнь в обстановку символических совпадений, надрывных исповедей и мучительных сновидений, напряженных философских диспутов-дуэлей, превращая нарисованный с топографической точностью Петербург в символический образ призрачного города. Обилие персонажей, система героев-двойников, широкий охват событий, чередование гротесковых сцен с трагическими, парадоксалистски заостренная постановка моральных проблем, поглощенность героев идеей, обилие "голосов" (различных точек зрения, скрепленных единством авторской позиции) - все эти особенности романа, традиционно считающегося лучшим произведением Достоевского, стали основными чертами поэтики зрелого писателя. Хотя радикальная критика истолковала "Преступление и наказание" как произведение тенденциозное, роман имел огромный успех.

В 1867-68 гг. написан роман "Идиот", задачу которого Достоевский видел в "изображении положительно прекрасного человека". Идеальный герой князь Мышкин, "Князь-Христос", "пастырь добрый", олицетворяющий собой прощение и милосердие, с его теорией "практического христианства", не выдерживает столкновения с ненавистью, злобой, грехом и погружается в безумие. Его гибель - приговор миру. Однако, по замечанию Достоевского, "где только он ни прикоснулся - везде он оставил неисследимую черту". Следующий роман "Бесы" (1871-72) создан под впечатлением от террористической деятельности С. Г. Нечаева и организованного им тайного общества "Народная расправа", но идеологическое пространство романа много шире: Достоевский осмыслял и декабристов, и П. Я. Чаадаева, и либеральное движение 1840-х гг., и шестидесятничество, интерпретируя революционное "бесовство" в философско-психологическом ключе и вступая с ним в спор самой художественной тканью романа - развитием сюжета как череды катастроф, трагическим движением судеб героев, апокалипсическим отсветом, "брошенным" на события. Современники прочитали "Бесов" как рядовой антинигилистический роман, пройдя мимо его пророческой глубины и трагедийного смысла. В 1875 напечатан роман "Подросток", написанный в форме исповеди юноши, сознание которого формируется в "безобразном" мире, в обстановке "всеобщего разложения" и "случайного семейства". Тема распада семейных связей нашла продолжение в итоговом романе Достоевского - "Братья Карамазовы" (1879-80), задуманном как изображение "нашей интеллигентской России" и вместе с тем как роман-житие главного героя Алеши Карамазова. Проблема "отцов и детей" ("детская" тема получила обостренно-трагедийное и вместе с тем оптимистическое звучание в романе, особенно в книге "Мальчики"), а также конфликт бунтарского безбожия и веры, проходящей через "горнило сомнений", достигли здесь апогея и предопределили центральную антитезу романа: противопоставление гармонии всеобщего братства, основанного на взаимной любви (старец Зосима, Алеша, мальчики), мучительному безверию, сомнениям в Боге и "мире Божьем" (эти мотивы достигают кульминации в "поэме" Ивана Карамазова о Великом инквизиторе). Романы зрелого Достоевского - это целое мироздание, пронизанное катастрофическим мироощущением его творца. Обитатели этого мира, люди расколотого сознания, теоретики, "придавленные" идеей и оторванные от "почвы", при всей их неотделимости от российского пространства, с течением времени, в особенности в 20 веке, стали восприниматься как символы кризисного состояния мировой цивилизации.

В 1873 Достоевский начал редактировать газету-журнал "Гражданин", где не ограничился редакторской работой, решив печатать собственные публицистические, мемуарные, литературно-критические очерки, фельетоны, рассказы. Эта пестрота "искупалась" единством интонации и взглядов автора, ведущего постоянный диалог с читателем. Так начал создаваться "Дневник писателя", которому Достоевский посвятил в последние годы много сил, превратив его в отчет о впечатлениях от важнейших явлений общественной и политической жизни и изложив на его страницах свои политические, религиозные, эстетические убеждения. В 1874 он отказался от редактирования журнала из-за столкновений с издателем и ухудшения здоровья (летом 1874, затем в 1875, 1876 и 1879 он ездил лечиться в Эмс), а в конце 1875 возобновил работу над "Дневником", имевшим огромный успех и побудившим многих людей вступить в переписку с его автором (вел "Дневник" с перерывами до конца жизни). В обществе Достоевский приобрел высокий нравственный авторитет, воспринимался как проповедник и учитель. Апогеем его прижизненной славы стала речь на открытии памятника Пушкину в Москве (1880), где он говорил о "всечеловечности" как высшем выражении русского идеала, о "русском скитальце", которому необходимо "всемирное счастье". Эта речь, вызвавшая огромный общественный резонанс, оказалась завещанием Достоевского. Полный творческих планов, собираясь писать вторую часть "Братьев Карамазовых" и издавать "Дневник писателя", в январе 1881 Достоевский внезапно скончался.

2. Философия Ф.М. Достоевского о человеке

В ХIХ веке на первый план выходят идеи и идеалы универсального упорядочения Бытия, жизни общества, основанные на абсолютизации объективных закономерностей развития человеческой истории. Представления о рациональности мироздания, в том числе и общества, объединили и идеалистов и материалистов. Рационализм стал основой социальных теорий революционного изменения мира, с другой стороны - упрощенного толкования сущности и предназначения человека, который рассматривался в этих теориях как механистическая часть класса, народа, массы. Творчество Достоевского стало явным противопоставлением такому повороту мысли. Собственная судьба Достоевского привела его к переосмыслению своей прежней теоретической позиции, пересмотру своего прежнего понимания социальной справедливости и путей ее достижения. Для мыслителя стало почти трагедией понимание несовместимости известных ему социальных теорий, в том числе социалистических, марксизма и реальной жизни. Восхождение на эшафот осознавалось им в конце концов как грозящая перспектива неразумного теоретически и практически выбора. Достоевский понял, что доходящая до примитива одноплановость революционных программ преобразования общества состоит в том, что они не включают в себя представления о реальных людях с их конкретными потребностями и интересами, с их уникальностью и неповторимостью, с их духовными устремлениями. Более того, эти программы стали приходить в противоречие со сложной природой человека.

Путь, выбранный Достоевским после жизненных потрясений, стал иным, а при определении ценности теории - другой точкой зрения: в соотношении "общество - человек" приоритет отдается человеку. Ценность человеческого "Я" выступает не столько в массе людей, в его коллективистском сознании, сколько в конкретной индивидуальности, в личностном видении себя и своих взаимоотношений с другими, с обществом.

Как известно, восемнадцатилетний Достоевский поставил перед собой задачу исследования человека. Началом такого серьезного исследования стали "Записки из мертвого дома".

Сомнения в истинности современных ему социальных теорий, сила его художественной фантазии позволили Достоевскому пережить трагические последствия реализации этих теорий в жизнь и заставили его искать единственный и главный аргумент истины бытия человека, каким, теперь уже по его убеждению, могла быть только правда о человеке. Боязнь хоть в какой-то мере ошибиться в выводах общего плана стала той основой, которая определила тщательность его исследовательского процесса. Часто он граничит с психоанализом, во многом предваряя его выводы.

Ответ на вопрос: "Что есть человек?" Достоевский начал искать с попыток понять человека, отверженного обществом, "уже как бы и не человека" в общепризнанном смысле, то есть в некотором смысле антипода человеку вообще. Следовательно, исследование его началось далеко не с лучших образцов рода человеческого, не с тех, кто считался (либо был) носителем высших проявлений человеческой сущности и нравственности. Да и, строго говоря, исследования Достоевским человека начались не с обычных людей в обычных человеческих условиях, а с постижения жизни на грани человеческого существования.

Достоевский видит свое исследование человека в двух тесно связанных между собой аспектах: он изучает себя и пытается понять других посредством своего "Я". Это субъективный анализ. Достоевский не скрывает его субъективности и даже субъективизма. Но все дело здесь в том, что он выносит этот субъективизм на суд людей, он представляет нам свой ход мыслей, свою логику, а не только предлагает результаты исследования, заставляя нас оценить, насколько он прав в своих суждениях и выводах. Познание у него, таким образом, становится самопознанием, а самопознание, в свою очередь, становится предпосылкой познания, причем не стихийного, а вполне осознанно целенаправленного, как процесс постижения истины. Признание сложности своего "Я" становится неразрывно связанным с признанием сложности "Другого", каким бы он ни был по своей сущности, а Бытие - выражением неоднозначности людей в их отношениях друг к другу.

По-разному Достоевский видит человека: и как представителя рода человеческого (и в биологическом и в социальном смысле), и как индивидуальность, и как личность. По его глубокому убеждению, разделение по социальному признаку мало что объясняет в человеке. Черты собственно человеческого возвышаются над социальными различиями, существуют черты биологического, доходившего в своем выражении до типовых, сущностных характеристик. Говоря о "нищих от природы", Достоевский констатирует человеческую несамостоятельность, убогость, безактивность: "они всегда нищие. Я заметил, что такие личности водятся не в одном народе, а во всех обществах, сословиях, партиях, ассоциациях" . Трудно сказать со всей определенностью, знал ли Достоевский аналогичные рассуждения Аристотеля о том, что одни люди по своей природе свободны, другие - рабы, и этим последним быть рабами полезно и справедливо.

В любом случае для Достоевского как для самостоятельного мыслителя характерно стремление к беспощадной правде. Существуют, говорит он, различные типы людей, например, тип доносчика, когда доносительство становится чертой характера, сутью человека, и никакие наказания не исправят его. Исследуя природу подобного человека, Достоевский словами своего повествования говорит: "Нет, лучше пожар, лучше мор и голод, чем такой человек в обществе". Невозможно не заметить проницательности мыслителя в характеристике подобного типа человека, и в выводе о субъективной природе человека-доносчика, доносительства, неразрывно связанного с объективными условиями и социальными на него заказами.

Будущие заключения Достоевского о свободе воли человека и свободе его выбора в любых, даже самых трагических, ситуациях, когда возможности свободы сведены до минимума, исходят из того внимательного анализа человека, который совершается на материале его собственной жизни, борьбы и каторги. Действительно, история не раз и судьбами не только одной нашей страны свидетельствовала о том, что в самые черные времена, когда человек не только не наказывался за доносы, а, наоборот, поощрялся, далеко не все люди становились на этот безнравственный путь. Человечество не смогло искоренить доносительства, но всегда оказывало ему в лице достойных людей сопротивление.

Путь к проблеме человека и ее решению у Достоевского трудный: то он пытается свои представления о человеке свести к типологии личности, то отрекается от этой попытки, видя, как трудно с ее помощью объяснить цельного человека, не вмещающегося в рамки теоретического образа. Но при всем разнообразии подходов все они направлены на раскрытие сути человека, того, что делает человека человеком. И как это ни парадоксально, именно в условиях каторги, тогда и там, Достоевский приходит к выводу, что суть человека прежде всего - в осознанной деятельности, в труде, в процессе которого он проявляет свою свободу выбора, целеполагание, свое самоутверждение. Труд, даже подневольный, не может быть для человека только постылой обязанностью. Об опасности для личности такого труда Достоевский предупреждал: "Мне пришло раз на мысль, что, если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказав его самым ужасным наказанием, так, что самый страшный убийца содрогнулся бы от этого наказания и пугался его заранее, то стоило придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмысленности".

Труд - проявление человеческой свободы выбора, и поэтому, в связи с проблемой труда, Достоевский начал свои поиски в решении проблемы свободы и необходимости. Есть различные точки зрения на соотношение свободы и необходимости. В марксизме "Свобода - познанная необходимость". Достоевского же интересует проблема свободы человека во всевозможных ее аспектах и ипостасях. Так, он обращается к труду человека и в нем видит возможность реализации человеческой свободы через выбор целей, задач, путей осуществления самовыражения.

Стремление к свободе воли естественно для человека, потому и подавление этого стремления уродует личность, а формы протеста против подавления могут быть неожиданными, особенно тогда, когда отключаются разум и контроль, и человек становится опасен для себя и для других. Достоевский имел в виду арестантов, каковым он сам был, но мы знаем, что общество может создавать каторжные условия и превращать людей в арестантов не только поместив их за решетку. И тогда трагедия неизбежна. Она может выражаться "и в почти инстинктивной тоске личности по самой себе, и в желании заявить себя, свою приниженную личность, доходящем до злобы, до бешенства, до помрачения рассудка.... И возникает вопрос: где граница подобного протеста, если он охватывает массы людей, не желающих жить в условиях подавления человеческого начала? Нет таких границ, когда речь идет об отдельном человеке, утверждает Достоевский, тем более их нет, когда речь идет об обществе, и объяснение этому можно найти, обращаясь к внутреннему миру человека.

Содержание понятия "человек" у Достоевского существенно иное, чем у многих его современных философов, оно богаче в ряде отношений даже концепций ХХ в. Для него человек - это бесконечное многообразие особенного, индивидуального, богатство которого и выражает главное в человеке. Характерные черты не служат у него способом построения схемы, типичное не перекрывает по значимости индивидуального. Путь постижения человека не сводится к открытию типичного, или не оканчивается этим, а с каждым таким открытием поднимается на новую ступень. Он вскрывает такие противоречия человеческого "Я", которые исключают абсолютную предсказуемость поступков человека.

В единстве индивидуального и типичного человек, по Достоевскому, представляет собой целый сложный мир, обладая одновременно автономностью и тесной связью с другими людьми. Этот мир самоценен, он развивается в процессе самоанализа, требует для своего сохранения непосягаемости на его жизненное пространство, права на одиночество. Прожив на каторге в мире насильственно тесного общения с людьми, Достоевский открыл для себя, что оно является одной из пагубных для человеческой психики сил. Достоевский признается, что каторга принесла ему немало открытий о самом себе: "Я бы никак не мог представить себе, что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет каторги ни разу, ни одной минуты не буду один?" И далее, "насильственное общение усиливает одиночество, которое не может быть преодолено принудительным общежитием". На много лет вперед заглянув мысленно в историю, Достоевский увидел не только положительные, но и тягостные стороны коллективной жизни, уничтожающей право личности на суверенное существование. Понятно, что, обращаясь к человеку, Достоевский тем самым обращается и к обществу, к проблеме социальной теории, ее содержания, поиску истины об обществе.

В условиях каторги Достоевский понял, что всего страшнее для человека. Ему стало ясным, что человек не может в нормальной жизни ходить строем, жить только в коллективе, работать без собственного интереса, только по указанию. Он пришел к выводу, что безграничное принуждение становится разновидностью жестокости, а жестокость порождает жестокость в еще большей степени. Насилие не может стать путем к счастью человека, а следовательно, и общества.

К началу шестидесятых годов ХIХ века Достоевский уже убежден в том, что социальная теория, не учитывающая сложного человеческого "Я", бесплодна, вредна, губительна, бесконечно опасна, так как она противоречит реальной жизни, поскольку исходит из субъективной схемы, субъективного мнения. Можно предположить, что Достоевский критикует марксизм и социалистические концепции.

Человек - не заданная заранее величина, он не может быть определен в конечном перечислении свойств, черт, поступков и взглядов. Этот вывод - главный в дальнейшей разработке концепции человека Достоевским, представленной уже в новом произведении "Записки из подполья". Достоевский спорит с известными философами, ему представляются примитивными идеи материалистов относительно человека и его связи с внешним миром, который якобы и определяет его суть, поведение и т.п. и формирует в конце концов личность. Человек, по Достоевскому, не может быть рассчитан по математическим формулам, исходя из того, что 2´2 = 4, а пытаться рассчитать его по формуле, значит превращать его в своем воображении в нечто механическое. Достоевский не принял механицизма во взглядах на человека и общество. Человеческая жизнь в его понимании представляет собой постоянное осуществление бесконечных возможностей, заложенных в нем: "все дело-то человеческое, кажется и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не винтик, а не штифтик! Хоть своими боками, да доказывал...".

Достоевский настойчиво обращался к теме человека как живого человека, а не материала, из которого кто-то может "слепить типа". И это беспокойство вызвано не просто пониманием нелепости подобной теории, а опасности для жизни в случае воплощения в политические программы и действия. Он предвидит возможные попытки такого действия, так как в самом обществе видит основу для тенденции обезличения людей, когда они рассматриваются лишь как материал и средство для достижения цели. Великим философским открытием Достоевского было уже то, что он увидел эту опасность, а позже - воплощение ее в жизнь именно в России.

Достоевский приходит к выводу о принципиальном различии природы и общества, о том, что к обществу не применимы естественнонаучные подходы и основанные на них теории. Общественные события не рассчитываемы с такой же степенью вероятности, как в природе, когда открываемые законы становятся ответом на все вопросы. Этот вывод ему понадобился для того, чтобы опровергнуть рационально-однозначный подход к истории (в том числе в марксизме), математические расчеты хода общественной жизни, строгое предначертание всех ее сторон.

Общество нельзя понять, не учитывая того, что человек - иное существо, по сравнению со всем живым на Земле. Он более, чем все другое, не может быть числом; любая логика уничтожает человека. Человеческие отношения не поддаются строго математическому и логическому выражению, так как им не подвластны все бесконечные повороты человеческой свободы воли. Или признание свободы воли, или логика, - одно исключает другое. Теория, не учитывающая сущности бесконечного проявления свободы воли человека, не может быть признана верной. По Достоевскому, такая теория остается в пределах рассудка, тогда как человек - существо бесконечное, и как объект познания превышает возможности рассудочного и рационального подходов к нему. Рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочные способности человека, то есть какую-нибудь 1/20 долю его способности жить. Что знает рассудок? Рассудок знает только то, что успел узнать, а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательного и бессознательного.

В своих рассуждениях о человеческой душе и возможности ее познания Достоевский во многом един с И.Кантом, его идеями о душе как "вещи в себе", его выводами об ограниченности рассудочного познания.

Достоевский не только отрицает рассудочный подход к человеку, но и предчувствует опасность такого подхода. Восставая против теории разумного эгоизма, материалистических концепций, считающих материальные интересы и выгоды определяющими в поведении человека, он не принимает их как решающие в подходе к человеку, считая, что человек не однозначен, а сама выгода, экономический интерес могут быть истолкованы по-разному.

Достоевский сумел понять, что к экономическим благам, впрочем необходимым человеку, вовсе не сводятся все материальные ценности. Но он осознал и то, что именно в переломные моменты истории, когда вопрос об экономических благах стоит особенно остро, отходит на задний план или вовсе забывается, не берется в расчет значимость духовных ценностей, важность для человека не только экономической выгоды, но и совсем иной - выгоды быть человеком, а не вещью, предметом, объектом. Но эта выгода существует, и способы ее отстаивания могут принимать совсем неоднозначный характер. Достоевского не восхищает человеческое своеволие. Об этом он блестяще говорит в "Записках из подполья". Достаточно вспомнить реакцию героя этого произведения на идею будущего хрустального дворца, который обещали теоретики революции человеку как идеал будущего, в котором люди, идя на революционные преобразования сегодняшнего, будут жить. Размышляя, герой Достоевского приходит к выводу, что это скорее будет "капитальный дом" для коллективно проживающих бедняков, а не дворец. И эта идея искусственно созданного "счастья" и идея коллективно убогого общежития, уничтожающие одна человеческую самостоятельность, другая - независимость "Я", полностью отвергаются Достоевским.

Исследуя человека, Достоевский продвигается в своем понимании общества и в том, какой должна быть социальная теория, работающая на совершенствование общества. В современных ему социальных теориях он видел, как решалась проблема человека. И его явно это не устраивало, так как все они имели своей целью "переделать" человека. "Но почему вы знаете, что человека не только можно, но и нужно так именно переделать? Из чего вы заключили, что хотенью человеческому так необходимо исправляться? Почему вы так наверно убеждены, что не идти против нормальных выгод, гарантированных доводами разума и расчетами, действительно для человека всегда выгодно и есть закон для всего человечества? Ведь это покамест еще только одно ваше предположение. Положим, что это закон логики, но, может быть, вовсе не человечества".

Достоевский провозглашает принципиально другой подход к социальным теориям, основанный на праве человека на оценку теории с позиций самого человека: ведь речь идет о жизни его самого, конкретной единственной жизни конкретного человека. Вместе с сомнением по отношению к содержанию предлагаемых социальных проектов у Достоевского появляется еще одно сомнение - сомнение в личности того, кто предлагает тот или иной социальный проект: ведь автор тоже человек, так что же он за человек? Почему знает, как надо жить другому человеку? На чем основываются его убеждения, что всем остальным следует жить по его проекту? Достоевский связывает в содержании теории и ее автора, при этом связующим звеном становится нравственность.

3. Заключения о центральной проблеме творчества Достоевского - человеке

Изучая вышеизложенный материал, можно заключить следующее. Проблема человека является центральной в творчестве Ф.М.Достоевского. Она имеет множество аспектов. В этом ряду важное место отводится и проблеме путей устроения человека в обществе и истории. Под выражением "устроение человека" Ф.М.Достоевский понимал сложный, многофакторный процесс, в результате которого жизнь человека должна быть налажена и упорядочена, что в конечном счете приведет человека к счастью.

Трансформация убеждений Достоевского от утопического социализма к почвенничеству определила характер его взглядов на пути устроения человека.

На первом этапе он видит путь решения проблемы с позиций утопического социализма с элементами христианства, опираясь в теоретическом плане на идеи западноевропейской социалистической традиции. Достоевский-петрашевец имел весьма расплывчатые, "книжные" представления о социализме, он был близок в своих взглядах к христианскому социализму - умонастроению определенной части русской интеллигенции, которая стремилась к обмирщвлению христианства и личности Христа.

Результатом духовного переворота явился переход писателя-философа с позиций утопического (христианского) социализма к особой форме славянофильства - "почвенничеству", отличающемуся как от западнической, так и от славянофильской теорий.

Во второй период творческой деятельности Ф.М.Достоевский, сохраняя веру в общечеловеческие ценности (добро, красоту, истину, справедливость, свободу и т.д.), утверждает в качестве центральной идеи устроения человека путь внутреннего, духовно-нравственного совершенствования человека на основе православных ценностей. Эта позиция формируется через доказательство несостоятельности основных составляющих социализма - атеизма, конвенциональной морали и несвободы личности.достоевский роман душа человеческий

Размышляя о путях устроения человека, Достоевский ищет решение проблем бытия человека не в социальной действительности, а в природе человека. Взгляды Достоевского на человека следует определить как "христианский натурализм", т.к. писатель исходит из "чистой", внесоциальной природы человека. Поэтому преодолении злого, темного начала в нем добрым и светлым видится Достоевскому как духовное совершенствование. Подлинное счастье состоит в преодолении греховной природы, в нравственном совершенствовании человека и общества, в смирении и аскетизме, в моральном возрождении. Все это возможно лишь на религиозной основе всеобщей любви.

Писатель не верит в способность науки выработать строгие нравственные основания и критерии, поскольку, по его мнению, все нравственные начала в человеке, оставленном на одни свои силы, условны. В православии, исповедующем, по убеждению Достоевского, "истинного" Христа, т.е. Христа нравственно свободного, писатель видит воплощение высшей общечеловеческой этики добра и правды, а в самом Христе - идеал эстетически и этически совершенной личности, сознательно и бескорыстно отдавшей свою жизнь на служение людям.

Нравственность основывается на всеобщей любви и не может получить формального определения, она относится не к определенному объекту, а ко всему и всем, она обусловлена не частичными целями, а установлением высшего смысла. Писатель полагает, что можно обозначить нравственность и как личное совершенство, если понимать при этом отдельную душу, тесно связанную с всеобщей полнотой так, что ее совершенство лежит во всеобщей любви.

Исполнение высшего нравственного закона возможно только тогда, когда любовь относится ко всем и объединяет всех в Боге. Абсолютным и прекрасным идеалом, создающим непосредственное ощущение непобедимой красоты и отклоняющим натуру от эгоистического своеволия, была для Достоевского личность Христа, в которой воплотились свойства высшего и полного развития человека.

Ф.М.Достоевский, развивая христианскую идею страдания, понимает страдание как средство духовного очищения, "перерождения" человека, как необходимый путь к добру. Высшим законом планеты является страдание, нравственные муки, раскрывающие "божью правду".

Глубоко знакомый с историческими подходами к решению проблемы страдания, Достоевский дает собственное ее видение. Он связывает страдание с рассудочным познанием. Эта мысль является одной из основных в философии Достоевского. В душе создаются центры разрыва между сознающим рассудком и переживаемыми чувствами, вследствие чего возникает раздвоенность. Человек должен понимать, считает Достоевский, что рассудок составляет только одну, малую часть его души и его бытия. Задача человека состоит, однако, в том, чтобы претворить в жизнь все, а не "одну двадцатую часть" его сущностных задатков. Подобно тому, как познание таит в себе причину страданий, так и само страдание взывает к познанию. Только через страдание человек познает самого себя и становится самим собою. Достоевский пришел к определению страдания как источника сознания. Именно в страдании человек постигает себя, реальный мир, божественный смысл окружающего.

Принципиальным в учении Достоевского является положение о том, что страдание должно иметь определенную цель, оно не самодостаточно и не может быть оправдано само по себе, оно призвано служить решению определенной цели, иначе страдание бессмысленно. Страдание есть последствие греха и зла. Но оно есть также искупление. Страдание, считает Достоевский, может служить искуплением несправедливости и даже преступления, если его искренне принять на себя.

Таким образом страдание, в полном соответствии с христианским учением, является, по Достоевскому, средством преодоления человеческого несовершенства, залогом его духовного возрождения.

Так же Достоевский не видел перспектив исторического прогресса человечества ни в социалистическом, ни в буржуазном пути развития. Капиталистическим обществом утрачена духовность. В то же время Достоевский скептически оценивает возможности установления социалистического строя на Западе, где все классы, в том числе работники, по его убеждению, - "собственники". Поэтому он полагает, что здесь отсутствуют необходимые, реальные предпосылки для осуществления идеала братского отношения людей друг к другу. Свои надежды на грядущее человеческое единение Достоевский связывает все сильнее с русским народом, утверждая в качестве высшего этического идеала способность личности свободно, без насилия над собой расширить свое "я" до братского сочувствия другим людям и добровольного, любовного служения им.

В основе концепции исторического развития Достоевского лежит духовное совершенствование человека, опирающееся на идею народа-"богоносца" -носителя религиозной духовности. У Достоевского русская историософская мысль возвращается к религиозному пониманию истории, но так, что свобода человека является, по божественному замыслу, как раз основой исторической диалектики. Выступая против социализма, он развивает мысль, что в основе любой социальности всегда находится нравственное самосовершенствование человека. Его концепция исторического процесса (конспект ненаписанной статьи "Социализм и христианство") выглядит следующим образом: патриархальность (естественная коллективность), цивилизация (болезненная индивидуальность), христианство (синтез двух предыдущих этапов).

Спасение человечеству в его борьбе за лучшее будущее принесет народ -"богоносец", исповедующий христианские принципы смирения и страдания, т.е. русский народ. По Достоевскому каждый народ имеет свою особую "историческую миссию". Тайна этой миссии сокрыта в глубинах народного духа, - отсюда мотив "самобытности" русского народа. Достоевский разделяет веру славянофилов в то, что для России предопределена особая задача в истории - задача духовного спасения и обновления всего человечества.

Творчество Ф.М.Достоевского уходит своими корнями в ту духовную ситуацию, связанную с европейским кризисом традиционной религиозности, которая окончательно определились в XIX веке, когда религиозность практически исчезла из жизни общества (и лишь Россия, по мнению Достоевского, являлась исключением). Следовательно, все те прежние исходные основания морали, права и прочих ценностных установлений человеческого общежития, что восходили к божественному абсолюту, теперь рухнули. Так возникла ситуация открытого, разомкнутого сознания, которая потребовала постановки вновь всех "последних" исходных вопросов о смысле жизни, о природе добра и зла, об абсолютных и относительных критериях их разграничения, решавшихся ранее в системе религиозного миросозерцания, как фундаментальные человеческие ценности - добро, совесть, честь, любовь, милосердие, сострадание и т.д.

Поиски ценностных идеалов, на которых отдельный человек и общество в целом могут строить свое существование, продолжаются на протяжении всего XX века. А между тем именно такая рефлексия начинает приобретать сегодня все более неотложный характер не только в качестве задачи личной, индивидуальной, обращенной к каждому из тех, кто пытается сформировать мир своих ценностей, но и в качестве задачи общественной. Россия находится в том переходном состоянии общества, когда необходимо определиться, прежде всего, в отношении духовных основ того общественного здания, которое предстоит построить.

Существует только два принципиальных способа подобного рода обоснований: либо это абсолютные нормы морали, мир безусловных ценностей, опирающихся на божественный абсолют, имеющих религиозную санкцию, либо это так называемая конвенциональная мораль, система ценностей, опирающихся на принцип общественного договора.

Достоевский выявил опасные, разрушительные тенденции внерелигиозно-го нравственного сознания, предсказав катастрофические последствия упрочения такого сознания. Насколько прав был Достоевский в своих предсказаниях, как глубоко он заглянул в темные бездны человеческой природы и как жестоко проницателен оказался в постижении едва ли не фатальной неизбежности появления - при попытке построить нравственное общество без Бога - того феномена "бе-совства", с которым столь близко и страшно познакомилась наша страна после 1917 года? Ответ на подобные вопросы, значимость которых подтверждается не только нашим, но и западным опытом, имеет не только теоретическое, но и практическое значение.

Выбор пути дальнейшего развития российского общества поставлен как главная и неизбежная задача. Существует множество моделей развития, уже реализованных и существующих только в теоретическом виде. Пророческие прозрения Ф.М.Достоевского нашли свое практическое подтверждение в XX веке: ни капитализм, ни социализм как варианты решения проблемы устроения человека, не обладают идеальным и окончательным ответом на вопрос, какими путями и средствами можно решить данную проблему.

Необходимо продолжение теоретических и практических поисков развития социума. Возможно, как раз в условиях современного демократического государства, основанного на конвенциональной морали, и открывается путь для свободного развития и свободного влияния на общество и тех религиозно-духовных движений, которые стремятся к более надежным и прочным основаниям для общественной нравственности. Духовная проблематика творчества Достоевского может стать отправной точкой для ответа на эти вопросы.

Теоретическое содержание и методология проведенного диссертационного исследования позволяют сформулировать ряд практических рекомендаций, которые могут быть сгруппированы следующим образом.

Первая группа включает рекомендации по дальнейшему изучению проблемы путей устроения человека, которая в силу своей широты и многогранности не может быть исчерпывающим образом осмыслена в одном исследовании. Необходимы систематические исследования, углубляющие, в частности, те направления научного поиска, которые намечены в настоящей диссертационной работе.

Следует отметить, что проблема будущего развития человека и общества является в теоретическом и практическом аспектах одной из самых актуальных для современного общества, усилия философов, социологов и политологов направлены на осмысление и практическое решение данной задачи. Ценным в этих научных поисках представляется обращение к философскому наследию прошлого. В социально-философском плане особую ценность представляют работы по проблеме человека Н.А.Бердяева, С.Кьеркегора, В.С.Соловьева, Ж.П.Сартра, Л.Шестова. Одно из возможных направлений научного поиска - выявление генезиса и эволюции представлений Ф.М.Достоевского о социалистическом и христианском путях устроения человека. Необходимо проанализировать духовные связи писателя-философа с русской религиозной философией, православной традицией, крупнейшими мыслителями Западной Европы и России. Целесообразно также проведение систематического исследования философских концепций по проблеме путей развития человека и России русских религиозных философов и мыслителей русского зарубежья - С.Н.Булгакова, Б.П.Вышеславцева, С.Л.Франка, В.В.Зеньковского, Н.О.Лосского. Было бы ошибкой, однако, при определении объекта исследования ограничиваться наиболее известными именами или руководствоваться частотой ссылок, упоминаний в работах Ф.М.Достоевского. Заслуживает внимания, например, сравнение взглядов Ф.М.Достоевского и Н.Н.Страхова, Ал.Григорьева, Н.Я.Данилевского.

В истории осмысления проблемы путей общественного развития многое можно было бы прояснить через сопоставление представлений Ф.М.Достоевского с содержанием работ В.С.Соловьева, Л.Н.Толстого, Г.П.Федотова, Н.Ф.Федорова.

Трудности, которые приходилось преодолевать в процессе работы над диссертацией, указывают на необходимость специального исследования гносеологических основ концепции Ф.М.Достоевского о путях устроения человека. Целесообразно продолжить также изучение важнейших исходных понятий социально-философской концепции писателя (народ-"богоносец", всеединство, всеотзывчивость, страдание, духовное перерождение), имеющих основополагающее значение для формирования его представлений о путях устроения человека и общества.

Значительность философского наследия Ф.М.Достоевского, его место в национальном самосознании России обязывает поставить вопрос о необходимости объединения и координации усилий исследователей. Научная и практическая значимость работы определяется тем, что в ней раскрыта еще недостаточно изученная в социально-философском отношении тема. Проблема устроения человека в видении Ф.М.Достоевского должна быть рассмотрена в широком социокультурном контексте. Автору представляется перспективным социально-исторический обзор решения проблемы на примере Западной Европы и России, сравнительный анализ многочисленных социально-политических, в том числе и утопических, теорий, предлагавших свое решение данной проблемы. В этом видится не просто расширение проблемы, но постановка ее в виде, "соразмерном" современному историческому моменту. Поэтому идеи и результаты проведенного исследования имеют не только теоретическое, но и практическое значение. Они позволяют по-новому взглянуть на процесс современной реконструкции российского общества, а также проблемы и перспективы исторического развития всего человечества.

Хочу отметить, что проводя исследование, по поставленному вопросу, я столкнулась со следующей проблемой. Современные отечественные справочные издания по истории философии недостаточно полно отражают сложность и многогранность проблемы человека. Могу предположить, что восполнение этого пробела обусловлено как историческими реалиями, так и современным состоянием научной разработки проблемы. Конечно, в каждом издании эта тема представлена, но глубина и всестороннее её рассмотрение не всегда логично изложено, особенно учитывая, современное мировоззрение студентов. Так, факторы устроения человека, которые рассматривал Ф.М.Достоевский, могут оказаться действующими в сегодняшней действительности и я их отчасти разделяю. Изучение данного вопроса в некоторой части заставило меня с другой стороны посмотреть на окружающую действительность. Даже, я бы сказала, более серьезно отнестись к обыденным вещам. Подход русского писателя-философа к решению проблемы путей развития человека и общества и роли России в этом процессе, понимание необходимости духовного возрождения отдельной личности как основы возрождения всего общества в целом будет способствовать становлению высоконравственной, сознающей свое высокое призвание личности.

Заключение

В концепциях русских религиозных философов антропологическая проблематика занимает центральное место. Это особенно относится к периоду развития русской философии, начиная с Ф.М. Достоевского, являющегося мыслителем экзистенциального склада и внесшего в развитие этого направления значительный вклад. И хотя представители этого направления постоянно обращаются к Богу, однако в центре их внимания находится человек, его предназначение и судьба. Слова Бердяева о Достоевском: "Его мысль занята антропологией, а не теологией", можно отнести ко многим представителям русской религиозной философии.

В основе учения о человеке в русской религиозной философии находится вопрос о природе и сущности человека. Его решение часто видится на пути дуализма души и тела, свободы и необходимости, добра и зла, божественного и земного. Так, антропологические взгляды Достоевского зиждятся на той предпосылке, что человек в своей глубинной сущности содержит два полярных начала - бога и дьявола, добро и зло, которые проявляются особенно сильно, когда человек "отпущен на свободу".

Новое представление о человеке, которое является невидимым центром всего творчества Достоевского, оказало огромное влияние на развитие русской философии конца XIX - начала XX века. Достаточно сказать, что вся философия Вл.Соловьева может рассматриваться как попытка выстроить цельную философскую систему, в основу которой положен главный принцип антропологии Достоевского: принцип глубокого и неразрывного единства отдельной человеческой личности и Абсолюта. Все последующие русские философы в постановке и решении ключевых нравственно-религиозных проблем опирались на авторитет Достоевского и использовали его гениальные идеи. Творчество Достоевского оказалось тем катализатором, который инициировал расцвет национальной философской школы и помог ей занять ведущее место в европейской и мировой философии. Однако значение Достоевского не исчерпывается его влиянием на русскую философию. Почти все крупнейшие западные философы от Ницше до Ж.-П.Сартра и А.Камю, которые размышляли о смысле человеческого бытия и о судьбе человека в мире, обращались к наследию Достоевского и находили там опору для своих идейных исканий. Творчество Достоевского и, особенно, его философское мировоззрение до наших дней все еще остается открытым для интерпретаций и новых подходов, все еще является глубоко актуальным для построения той философии человека, которая помогла бы человеку конца XX столетия осознать свою место в мире и свои перспективы в истории.

Список литературы

1.Бердяев Н.А. Откровение о человеке в творчестве Достоевского // Философия творчества, культуры, искусства. В 2-х т. М.: Искусство, 1994. - Т.1.-С. 151-176.

2.Введение в русскую философию / Лазарев В.В., Абрамов А.И., Авдеев Л.Р. и др. М.: Интерпракс, 1995. - 304 с.

.Гуревич П.С. Философская антропология: Учебное пособие. М.: Вестник, 1997.-448 с.

.Лосский Н.О. История русской философии. М.: Советский писатель, 1991.-480 с.

.Марков Б.В. Философская антропология: очерки истории и теории. -СПб.: Лань, 1997.-384 с.

.О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли. М.: Книга, 1990.-432.

.Пачини Д. О философии Достоевского. Эссе. Пер. с итал. М.: Прометей, 1992.-80 с.

.Селезнев Ю.И. Достоевский. 2-е изд. - М.: Молодая гвардия, 1985.543с.

.Смирнов И.Н., Титов В.Ф. Философия: Учебник для студентов высших учебных заведений. Издание второе, исправленное и дополненное.- М.: 1998.- 288 с.

.Спиркин А.Г. Философия: Учебник. - 2-е изд. М.: Гардарики, 2002. - 736 с.

.Философия: Учебник. 2-е изд., перераб. и доп. Отв. редакторы: В.Д. Губин, Т.Ю. Сидорина, В.П. Филатов. - М.: ТОН - Остожье, 2001. - 704 с.

.Туниманов В.А. Творчество Достоевского, 1854-1862. Л.: Наука, 1980-. - 294 с.

.Философский энциклопедический словарь. 2-е изд. - М.: Советская энциклопедия, 1989. - 840 с.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.